Мы спускались вниз и, по ощущениям, уже давно опустились под землю. Здесь было прохладно и особенно тихо, ни одной живой души! Наконец Эржбет остановилась перед внешне ничем не примечательной дверью, взялась за ручку и склонила голову.
– За этой дверью, Грейс, то, что должно раз и навсегда избавить тебя от желания сбежать. Я не испытываю удовольствие от этого, но я – руководитель пансиона, и обязана поддерживать дисциплину. Идеальные девушки не нарушают правила.
С негромким скрипом отворилась дверь, и я ахнула, увидев тесное темное помещение с одной-единственной узкой деревянной койкой. На ней сидела девушка. Роскошные рыжие волосы спутались и висели вдоль лица грязными сосульками, а исцарапанные руки сковывали массивные кандалы.
– В моей академии у воспитанниц есть все: еда, крыша над головой, образование и гарантия золотого будущего. И те, кто этого не ценят, оказываются на месте Одетты.
Девушка, кажется, настолько устала, что даже не обратила на нас внимания, а Эржбет закрыла дверь и улыбнулась, будто мы только что обсудили светские сплетни за чашечкой кофе.
– Тебе все понятно, Грейс? Идем переодеваться в форму или желаешь занять соседний с Одеттой номер?
Стены коридора превратились в клетку. Стало душно и темно, я помотала головой, чтобы избавиться от тумана, но стало только хуже. Каким-то чудом я заставила себя сделать шаг, за ним еще и еще, пока следом за Эржбет не вышла наверх, где дышать стало не в пример легче. Когда она открыла еще одну дверь, я уже была готова ко всему, но внутри оказалась обычная прачечная с рядами стеллажей, где ровными стопками оказались уложены полотенца, одежда и прочий текстиль, необходимый академии-борделю.
– Как же я ненавижу этим заниматься, – пробормотала Эржбет. – Обычно это делает Элен. Так, какой у тебя размер… вот.
Она сняла с полки несколько стопок чего-то черного.
– Это – форма академии. Она должна быть на тебе постоянно. Первое правило: форма надевается утром, перед завтраком, и отдается в прачечную вечером, перед отбоем. Спать в форме, надевать несвежее платье, носить помятую форму или испачканную – запрещено! Переоденься и отдай мне свою одежду, она тебе больше не понадобится. Все остальное получишь завтра. Полотенце для умывания, ночная сорочка и халат на твоей постели в спальне под номером девять. Давай скорее, Грейс, у меня нет времени с тобой возиться.
Чувствуя странную, накатившую внезапно, слабость, я отошла за ширму и принялась переодеваться. Формой академии служило относительно короткое – на пару сантиметров выше колен черное платье с белоснежным кружевным воротничком. Когда я посмотрела на себя в зеркало, то почувствовала, что еще немного, и правилом про запрет ношения грязной одежды придется воспользоваться – меня сейчас стошнит!
Если бы неизвестный волшебник вдруг предложил мне оказаться сейчас рядом с Диланом, я бы вцепилась ему в лицо! Еще недавно я раздумывала над его предложением, а сейчас убила бы его и не поморщилась!
– Ты готова, Грейс?
Снимая платье, я почувствовала странную тяжесть, и в последний момент опомнилась: телефон!
Здесь не было связи с Землей, зато мобильник служил единственной ниточкой, связывающей меня с домом. Сейчас он стал слишком ценным, чтобы просто выбросить его вместе с чужим платьем. Благо, в форменном наряде были карманы, и я быстро переложила телефон, убедившись, что он на беззвучном режиме, а яркость убрана на минимальное значение.
Буквально через секунду после того, как я сделала это, за ширму заглянула Эржбет.
– Отлично. Обувайся, и пойдем.
К платью шли обычные черные лодочки.
– Тебе много всего понадобится, разберемся с этим завтра. С утра прочитаешь устав академии и выучишь его к вечеру, я буду спрашивать. Если не выучишь – накажу. С остальным тебя познакомят девушки. Ах, да… Грейс, в моей академии категорически – слышишь, категорически! – запрещены свары, ссоры, драки, интриги и скандалы. Тебе ясно? Дружи с девочками, не лезь в бутылку.
Мы вновь оказались в холле, и я с тоской посмотрела на дверь. За ней меня ждала свобода. Или хотя бы первый шаг к свободе, потому что выбраться из академии мало, нужно добраться до отца. И как это сделать, совершенно неясно. Господи! Он же сходит там с ума! И корит себя за пощечину, за сказанные в гневе слова.
«Или не может продрать глаза после попойки», – совершенно не к месту подумалось вдруг.
Эржбет остановилась у подножия лестницы, рассеянно огляделась, будто вспоминая, что еще мне не сказала, но в итоге просто махнула рукой: