— Я тебя и спрашивать не буду!
— Папа римский не даст разрешения.
— Я не гугенот и не дурак, если задурит папа, я сам возьму тебя за руку и отведу под венец!
— За что вы меня так ненавидите?
Вопрос остался без ответа.
Зато немного погодя ответила мать:
— Вы дали обещание, если вы не выполните его, то мы будем свободны от своего обещания…
Проследив за взглядом матери, Маргарита вздрогнула, выпуклые глаза Екатерины Медичи смотрели на Генриха де Гиза.
Принцессе откровенно давали понять, кто пострадает первым, если она задурит.
Разговор за два дня до свадьбы состоялся несколько странный. — Вы обещали пойти за того, на кого вам укажут, мадам.
Маргарита почти удивленно подняла глаза на мать. В соответствии с произнесенными словами голос Екатерины Медичи должен быть гневен либо, наоборот, вкрадчив, но обязательно таить в себе угрозу, а как раз ее не было.
Так и не поняв, почему этой самой угрозы не слышно, Маргарита послушно склонила голову:
— Я подчинюсь вашей воле.
— Надеетесь, что папа римский не даст согласия на брак? Ваш брат готов обойтись и без согласия.
— А сам король Наварры?
— Согласие будет.
«Значит, его до сих пор нет», — с явным облегчением подумала Маргарита. Именно отсутствие разрешения со стороны папы римского на союз между католичкой и гугенотом позволяло принцессе надеяться на невозможность брака с Генрихом Наваррским. При всей решимости Карла переступить через отказ папы едва ли возможно. Время шло, гости уже устали ждать, а нужная бумага из Рима все не приходила. Может, и не придет?
— Маргарита, дитя мое, вы не хотите идти за Генриха, потому что не любите его?
— Я люблю другого, и вам это хорошо известно.
— Вы должны всего лишь родить сына, а потом делайте что угодно.
И тут Маргарита не выдержала, закрыв лицо руками, она расплакалась. В этих слезах смешалось все: боль из‑за женитьбы Гиза, отчаянье из‑за собственного замужества, страх перед бесплодием.
— А если я не рожу?…
— Почему?
— Мадам Жюли сказала…
— Глупости! Мадам Жюли не уверена, к тому же она не слишком сведуща. У вас все будет хорошо! Если вам не слишком понравится Генрих, я придумаю, как его убрать. Немного потерпите. Зато вы будете королевой. Гиз сделал бы вас просто герцогиней, а Беарнец сделает королевой, не забывайте об этом.
Это, конечно, бальзам на измученную душу. Пусть Наварра королевство маленькое, если не сказать крошечное, но все равно это королевство. Но для Екатерины было очень важно, чтобы дочь поняла еще и политическую подоплеку предстоящего брака. Она не разговаривала с Маргаритой об этом, предполагая, что девушка и сама все знает, а теперь вдруг подумала, что все, да не все.
— Дочь моя, сядьте и внимательно меня послушайте. Я знаю, что у вас не лежит душа к Генриху Наваррскому, знаю, что сердце отдано другому, но вы принцесса и должны различать веление сердца и разума. Франции очень нужен мир внутри страны, очень. Если его не будет, если католики и гугеноты снова начнут резать друг дружку, страну растащат по частям чужие.
Через цветные стекла больших витражей солнце расцветило будуар королевы‑матери, рассыпав по полу, креслам, стенам разноцветные зайчики. Казалось, во всем мире спокойно и весело, вовсе не хотелось думать о религиозных войнах, о стычках католиков и гугенотов, о резне и потоках крови. Но королева продолжила:
— Нельзя допустить новой резни, подобной той, что Гизы устроили в Амбуазе.
Маргарита вздрогнула при воспоминании об ужасах Амбуаза, пережитых в детстве, когда королем был еще ее старший брат Франциск. Она помнила, что тогда Гизы, пользуясь тем, что королевой Франции была их племянница Мария Стюарт, шпионившая за королевой‑матерью и доносившая обо всем своим дядям, а сам король Франциск был послушной игрушкой в руках жены, одержав победу над гугенотами, устроили неимоверную резню в Амбуазском замке. Гугенотам рубили головы, их вешали, причем даже на балконных решетках дворца!
Маргарита не любила гугенотов, вернее, сами они были ей безразличны, она осуждала жестокость отца Генриха Франсуа де Гиза, прозванного за шрам на лице Меченым. Но при чем здесь Генрих? Он был так же мал, как сама принцесса. Маргарита совсем не задумывалась над такими вопросами, ей хватало и собственных забот. Куда интересней любовные хлопоты, и почему люди не могут жить мирно, влюбляться, сгорать от страсти и одерживать победы только в постели?
Но как бы ни уговаривала дочь Екатерина Медичи, на сердце у той невыносимо тяжело.
Тяжело и у самой королевы‑матери. Ее совершенно не беспокоили чувства Маргариты, никуда не денется, выйдет замуж и нарожает королю Наварры детишек, а если и не нарожает, тоже невелика беда. Екатерину Медичи беспокоило другое, никакого задуманного ею единства католиков и гугенотов не получалось. Она так надеялась, пожертвовав дочерью, заставить гугенотов быть благодарными, но их глава адмирал де Колиньи решил воспользоваться присутствием стольких своих сторонников в Париже и поднял вопрос о начале… войны с Испанией в Нидерландах! Колиньи рассуждал, что лучшее средство против гражданской войны в собственном государстве — начать воевать за его пределами. Но ни Карл, ни Екатерина не собирались отправлять французов погибать за освобождение голландцев от испанского ига! Вовсе не потому, что так любили каждого француза, просто ни денег, ни сил на такую войну не было, к тому же немедленно последовало бы нападение самой Испании на юге Франции! Даже завладев Фландрией, Франция не имела бы ничего, кроме неприятностей, потому что это вызвало противостояние с набиравшей силу Англией. Ссориться со всеми вокруг ради призрачного счастья воссоединения гугенотов Франции и Фландрии? Нет уж!