– Ну да, подождите! – крикнул Коконнас. – Пока вы ждете, он убежит!
Он бросился за несчастным и вскоре настиг его, так как тот был ранен. Но в то мгновение, когда Коконнас, чтобы не наносить удара в спину, крикнул ему: «Обернись! Да обернись же!», раздался выстрел, в ушах Коконнаса раздался свист пули, и беглец покатился по земле, как бегущий со всех ног заяц, настигнутый выстрелом охотника.
Позади Коконнаса раздался торжествующий крик; пьемонтец обернулся и увидел трактирщика, потрясавшего своим оружием.
– Ага! Почин сделан! – закричал он.
– Да, но вы чуть не прострелили меня насквозь.
– Берегитесь, сударь! Берегитесь! – крикнул Ла Юрьер.
Коконнас отскочил. Раненый приподнялся на одно колено и, пылая местью, хотел ударить Коконнаса кинжалом, но трактирщик вовремя предостерег пьемонтца.
– Ах, гадина! – взревел Коконнас, и, набросившись на раненого, три раза вонзил ему в грудь шпагу по рукоятку.
– А теперь к адмиралу! К адмиралу! – крикнул он, оставив гугенота, бившегося в предсмертных судорогах.
– Эге, дорогой дворянин, вы, кажется, входите во вкус, – сказал Морвель.
– Вы правы, – ответил Коконнас. – Уж не знаю, пьянит ли меня запах пороха, или возбуждает вид крови, но, черт побери, меня так и тянет убивать. Это своего рода облава на людей. До сих пор я так охотился только на волков да на медведей, но, клянусь честью, облава на людей мне кажется куда увлекательнее! И все трое побежали своей дорогой.
Глава 8
Резня
Дом адмирала стоял, как мы сказали, на улице Бетизи. Это было большое здание в глубине двора, выходившее двумя крыльями на улицу. Ворота и две калитки в каменной ограде, отделявшей дом от улицы, вели во двор.
Когда три наших гизара появились в конце улицы Бетизи, которая являлась продолжением улицы Фосе-Сен-Жермен-Л'Осеруа, они увидели, что дом адмирала окружен швейцарцами, солдатами и вооруженными горожанами; каждый из них держал в правой руке кто шпагу, кто пику, кто аркебузу, а некоторые держали в левой руке факелы и освещали эту сцену колеблющимся погребальным светом, который, следуя движениям факелоносцев, то падал на мостовую, то полз по стенам вверх, то пробегал по этому живому морю, где каждый предмет вооружения отсвечивал своим блеском. Вокруг дома и, на близлежащих улицах – Тиршап, Этьен и Бертен-Пуаре – свершалось страшное дело. Слышались пронзительные крики, громыхали выстрелы, и время от времени какой-нибудь несчастный, полуголый, бледный, окровавленный, большими прыжками, как преследуемая лань, пробегал по мертвенному световому кругу, где, казалось, мечется стая демонов.
В одну минуту Коконнас, Морвель и Ла Юрьер, белые кресты которых были замечены издали и которые были поэтому встречены громкими приветствиями, очутились в самой гуще толпы, тяжело дышавшей и тесно сомкнутой, как свора собак. Они, конечно, не пробились бы сквозь нее, но многие узнали Морвеля и дали ему дорогу. Коконнас и Ла Юрьер прошмыгнули за ним, и, таким образом, всем троим удалось проскользнуть во двор.
Посреди двора, в ограде которого все три калитки были выломаны, на пустом пространстве, почтительно освобожденном убийцами, стоял человек; он опирался на обнаженную шпагу и не сводил глаз с балкона, находившегося на высоте около пятнадцати футов от земли и тянувшегося под центральным окном здания. Этот человек нетерпеливо притоптывал ногой и время от времени оборачивался, чтобы спросить о чем-то у тех, кто стоял ближе к нему.
– Нет и нет! – сказал он. – Никого!.. Наверно, его предупредили, и он бежал. Как вы думаете, дю Га?
– Не может быть, ваша светлость.
– Почему не может быть? Вы же сами мне говорили, что за минуту до нашего прихода какой-то человек без шляпы, с обнаженной шпагой в руке, бежавший, точно от погони, постучал в ворота и его впустили!
– Верно, ваша светлость! Но почти тотчас же вслед за ним пришел Бэм, все двери были выломаны, а дом окружен. Человек войти-то вошел, но выйти он никак не мог.
– Эге! Если не ошибаюсь, это герцог де Гиз? – спросил Коконнас мэтра Ла Юрьера.
– Он самый, сударь. Да, это великий Генрих де Гиз собственной персоной, и он наверняка дожидается, когда выйдет адмирал, чтобы разделаться с ним так же, как адмирал разделался с его отцом. Каждому свой черед, сударь, и сегодня, слава Богу, пришел наш.
– Эй! Бэм! Эй! – крикнул герцог своим могучим голосом. – Неужели еще не кончено?
Концом своей шпаги, такой же нетерпеливой, как и он сам, герцог высек искры из мостовой.
В ту же минуту в доме послышались крики, затем выстрелы, громкий топот и бряцание оружия, а затем снова наступила тишина.
Герцог рванулся было к дому.
– Ваша светлость, ваша светлость! – сказал дю Га, приблизившись к герцогу и остановив его. – Ваше достоинство требует, чтобы вы оставались здесь и ждали.
– Ты прав, дю Га! Спасибо! Я подожду. Но, по правде говоря, я умираю от нетерпения и беспокойства. А вдруг он ускользнул от меня?
Внезапно топот ног в доме стал слышнее… на оконных стеклах второго этажа заиграли красные отблески, как на пожаре.
Балконная дверь, столько раз привлекавшая взоры герцога, распахнулась или, вернее, разлетелась вдребезги, и на балконе появился человек; лицо его было бледно, шея залита кровью.
– Бам! Ты! Наконец-то! – крикнул герцог. – Ну что? Что?
– Фот! Фот он! – хладнокровно ответил немец, нагнулся, и тут же стал с усилием разгибаться, видимо поднимая какую-то большую тяжесть.
– А остальные? Где же остальные? – нетерпеливо спросил герцог.
– Оздальные коншают оздальных.
– А ты что делаешь?
– Сейшас уфидить; отойтить назат немношко. Герцог сделал шаг назад.
В эту минуту стало видно и то, что немец с таким усилием подтягивал к себе.
Это было тело старика.
Бэм поднял его над перилами балкона, раскачал в воздухе и бросил к ногам своего господина.
Глухой звук падения, потоки крови, хлынувшей из тела и далеко обрызгавшей мостовую, ужаснули всех, не исключая и герцога, но чувство ужаса скоро уступило место любопытству – все присутствующие сделали несколько шагов вперед, и дрожащий свет факела упал на жертву.
Стали видны седая борода, суровое благородное лицо и окоченевшие руки.
– Адмирал! – разом воскликнули двадцать голосов и разом смолкли.
– Да, это адмирал! Это он! – сказал герцог, подойдя к трупу и разглядывая его с молчаливой радостью.
– Адмирал! Адмирал! – вполголоса повторяли свидетели этой страшной сцены, сбившись в кучу и робко приближаясь к великому поверженному старцу.
– Ага, Гаспар! Вот ты наконец! – торжествующе произнес герцог де Гиз. – Ты приказал убить моего отца, теперь я мщу тебе!
И он дерзко поставил йогу на грудь протестантского героя.
Но в тот же миг глаза умирающего с усилием открылись, его простреленная, залитая кровью рука сжалась в последний раз, и, оставаясь неподвижным, адмирал ответил святотатцу замогильным голосом:
– Генрих де Гиз! Когда-нибудь и ты почувствуешь на груди ногу твоего убийцы. Я не убивал твоего отца. Будь ты проклят!
Герцог невольно вздрогнул, побледнел, и ледяной холод пробежал по его телу; он провел рукой по лбу, как бы отгоняя мрачное видение, затем опустил руку и решился еще раз взглянуть на адмирала, но глаза его уже закрылись, рука лежала неподвижно, а вместо страшных слов изо рта хлынула черная кровь, заливая седую бороду.
Герцог с решимостью отчаяния взмахнул шпагой.
– Итак, фаша светлость, фы дофолен? – спросил Бэм.
– Да, да, мой храбрый Бэм! – ответил Генрих. – Ты отомстил…
– За херцог Франсуа, та?
– За религию, – сдавленным голосом ответил Генрих. – А теперь, – продолжал он, обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим улицу и двор, – за дело, друзья мои, за дело!
– Здравствуйте, господин Бэм! – сказал Коконнас, не без восхищения подходя к немцу, все еще стоявшему на балконе и спокойно вытиравшему свою шпагу.
– Так это вы спровадили его на тот свет? – с восторгом крикнул Ла Юрьер. – Как это вам удалось, достойнейший из дворян?