— О ваше величество, если вас ждут, то разрешите мне удалиться — сейчас я не в силах говорить. Я не могу собраться с мыслями — я вами просто ослеплен. Я уже не мыслю, а только любуюсь.
Во всем обаянии прелести и красоты Маргарита подошла к молодому человеку, действовавшему, помимо своей воли, не хуже утонченного придворного льстеца.
— Месье, придите в себя, — сказала она. — Я подожду, и меня тоже подождут.
— О, простите мне, ваше величество, что я с самого начала не приветствовал вас со всей почтительностью, которую вы вправе ожидать от одного из ваших покорнейших слуг, но…
— …но, — подхватила Маргарита, — вы приняли меня за одну из моих придворных дам.
— Нет, ваше величество, — за призрак красавицы Дианы де Пуатье. Мне говорили, что он появляется в Лувре.
— О, теперь я за вас не беспокоюсь — вы сделаете карьеру при дворе. Вы говорите, у вас есть письмо для короля? Сейчас вам с ним не увидеться. Но все равно — где письмо? Я передам… Только, прошу вас, поскорее.
В один миг Ла Моль распустил шнурки своего колета и вынул из-за пазухи письмо, завернутое в шелк.
Маргарита взяла письмо.
— Вы господин де Ла Моль? — спросила она.
— Да, ваше величество. Боже мой! Откуда мне такое счастье, что вашему величеству известно мое имя?
— Я слышала, как его упоминали и король, мой муж, и брат мой, герцог Алансонский. Я знаю, что вас ждут.
Королева спрятала за тугой от вышивок и алмазных украшений корсаж письмо, только что лежавшее за колетом молодого человека и еще теплое от тепла его груди. Ла Моль жадным взглядом следил за каждым движением Маргариты.
— Теперь спуститесь в галерею и ждите там, пока к вам не придут от короля Наваррского или герцога Алансонского. Мой паж проводит вас.
Отдав это распоряжение, Маргарита проследовала дальше. Ла Моль встал к стене, но коридор оказался слишком узок, а фижмы королевы Наваррской так широки, что ее шелковое платье коснулось молодого человека, и в то же время аромат терпких духов заполнил все пространство, где она прошла.
Л а Моль вздрогнул всем телом и, чувствуя, что сейчас упадет, прислонился к стене.
Маргарита исчезла, как видение.
— Месье, вы идете? — спросил паж, которому было поручено проводить Ла Моля в нижнюю галерею.
— Да, да! — восторженно воскликнул Ла Моль, видя, что паж указывает рукой в том направлении, в каком проследовала королева Маргарита: он надеялся нагнать ее и еще раз увидеть.
В самом деле, выйдя на лестницу, он заметил королеву, уже спустившуюся в нижний этаж: случайно или на звук шагов Маргарита подняла голову, и он увидел ее еще раз.
— О, это не простая смертная, а богиня, — прошептал Л а Моль, — и, как сказал Вергилий Марон: "Et vera incessu patuit dea"[1].
— Что же вы? — спросил паж.
— Иду, иду, простите, — отвечал Ла Моль.
Паж пошел вперед, спустился на следующий этаж, отворил одну дверь, потом другую и, остановившись на пороге, сказал:
— Ждите здесь.
Ла Моль вошел в галерею, и дверь за ним закрылась.
В галерее было пусто, только какой-то дворянин прогуливался взад-вперед и, видимо, тоже ожидал.
Вечерние тени, спускаясь с высоких сводов, окутывали все предметы таким мраком, что молодые люди на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов, разделявших их, не могли разглядеть один другого.
Л а Моль стал приближаться к этому дворянину и, подойдя на несколько шагов, тихо сказал себе:
— Господи помилуй! Ведь это граф Коконнас.
Пьемонтец обернулся на звук шагов и стал разглядывать Ла Моля с не меньшим изумлением:
— Черт меня побери, если это не господин Ла Моль! Тьфу, что я делаю?! Ругаюсь у короля в доме! А впрочем, и сам король ругается, пожалуй, еще чище, даже в церкви. Значит, мы оба попали в Лувр?
— Как видите, а вас провел Бем?
— Да! Прелюбезный немец этот Бем. А кто же провел вас?
— Господин де Муи… Я говорил вам, что гугеноты тоже немало значат при дворе… Что ж, повидали вы герцога Гиза?
— Еще нет… А вы получили аудиенцию у короля Наваррского?
— Нет, но должен получить. Меня провели сюда и сказали подождать.
— Вот увидите, это пахнет парадным ужином, и мы окажемся рядом на этом пиршестве. Действительно, какая игра случая! В течение двух часов судьба все время сводит нас… Но что с вами? Вы словно чем-то озабочены?
— Кто, я? — вздрогнув, спросил Ла Моль, все еще завороженный ведением, представшим перед ним. — Нет, но самое место, где мы находимся, вызывает во мне целый сонм размышлений.
— Философских, не правда ли? И у меня тоже. Как раз когда вы вошли, мне приходили на ум все наставления моего учителя. Граф, вы знаете Плутарха:
— Ну как же! — улыбаясь, отвечал Ла Моль. — Это один из самых любимых моих авторов.
— Так вот, по-моему, — серьезно продолжал Коконнас, — этот великий человек не преувеличил, когда сравнил наши природные способности с цветами, ослепительно яркими, но преходящими, тогда как в добродетели он видит растение бальзамическое, с невыдыхающимся ароматом и представляющее собой лучшее лекарство для душевных ран.
— Господин Коконнас, разве вы знаете греческий? — спросил Ла Моль, пристально глядя на собеседника.
— Нет, но мой учитель знал, он-то мне и советовал побольше рассуждать о добродетели, если я буду при дворе. Это, говорил он, очень похвально. Так что, предупреждаю вас: по этой части я хорошо подкован. Кстати, вы не проголодались?
— Нет.
— А мне казалось, в "Путеводной звезде" вас очень манила курица на вертеле; я лично умираю от истощения.
— Вот вам, господин Коконнас, отличный случай применить к делу ваши доводы в пользу добродетели и доказать ваше преклонение перед Плутархом, ибо этот великий писатель где-то говорит: "Prepon esti ten men psuchen odune ton de gastera limoaske" — "Полезно упражнять душу горем, а желудок — голодом".
— Вот как, значит, вы знаете греческий? — в полном изумлении воскликнул Коконнас.
— Честное слово, да! — ответил Ла Моль. — Меня выучил мой учитель.
— Дьявольщина! Ваше будущее, граф, устроено: вы будете с королем Карлом сочинять стихи, а с королевой Маргаритой говорить по-гречески.
— А еще могу говорить по-гасконски с королем Наваррским, — прибавил, смеясь, Ла Моль.
В эту минуту в конце галереи, примыкавшем к покоям короля, отворилась дверь, раздались шаги, и из темноты стала надвигаться чья-то тень. Тень приняла образ человеческого тела, а тело оказалось принадлежащим командиру стражи Бему.
Он в упор поглядел на обоих молодых людей, пытаясь узнать своего, и жестом пригласил Коконнаса следовать за собой. Коконнас сделал рукой прощальный знак Ла Молю, и они расстались.
Бем провел Коконнаса до конца галереи, отворил дверь, и они очутились на верхней ступеньке какой-то лестницы.
Тут Бем остановился, посмотрел кругом и спросил:
— Господин де Коконнас, фы кте шифет?
— В гостинице "Путеводная звезда", на улице Арбр-сек.
— Корошо, корошо! Это тфа шак от стесь… итить скоро ф фаш костиница и ф этот ночь…
Он снова огляделся.
— Так что же в эту ночь? — спросил Коконнас.
— Так в этот ночь, — ответил он шепотом, — фы хотить сюта с пелый крест на фаш шляпа. Пароль тля пропуск путет "Кис". Тс! Ни сфук!
— А в котором часу я должен прийти?
— Кокта фы услышать напат.
— Какой "напат"? — спросил Коконнас.
— Ну та, напат: пум! пум! пум!…
— A-а, набат!
— Так я и скасал.
— Хорошо, приду, — ответил Коконнас.
Он попрощался с Бемом и пошел прочь, рассуждая сам с собой: "Какого черта все это значит, и почему будут бить в набат? Все равно, я остаюсь при своем мнении, что этот Бем — очаровательный немец. А не подождать ли мне графа де Ла Моля? Нет, не стоит: он, может быть, останется ужинать у короля Наваррского".
И Коконнас пошел прямо на улицу Арбр-сек, куда его как магнитом тянула вывеска "Путеводной звезды". Пока Бем беседовал с пьемонтцем, в галерее отворилась другая дверь, со стороны покоев короля Наваррского, и к Ла Молю подошел паж.
— Это вы — граф де Ла Моль? — спросил он.
— Он самый.
— Где вы живете?