Да уж, такая свекровь, как Жанна д'Альбре, быстро оказалась бы помехой для всех. Марго и та вздохнула с облегчением, узнав, что ранним утром 10 июня 1572 года королева Наваррская, во время парижских переговоров гостившая у своего племянника принца Генриха де Конде на улице Гренель-Сент-Оноре, неожиданно скончалась «от сильной горячки, вызванной болезнью легких». Иначе говоря, у несчастной обнаружилась чахотка в последней стадии. Конечно, тут же разнесся слух об отравлении. Поговаривали даже, что якобы Екатерина отправила будущей свекрови Маргариты перчатки, пропитанные ядом. Было произведено вскрытие, однако медики не обнаружили в желудке покойной никаких подозрительных признаков. Похороны ее прошли весьма скромно, на них присутствовала, как замечает Маргарита, «лишь гугенотская знать».
Итак, после свадьбы Маргарита станет королевой Наваррской. Что и говорить, королевский титул звучит внушительно; однако само королевство такое, что его можно проскакать на одной ноге… Хотя на самом деле земли, унаследованные Антуаном де Бурбоном, отцом Генриха, весьма многочисленны, — есть чем утешиться.
Екатерина приказала отчеканить золотую медаль: лента, окаймленная вязью, обвивает инициалы молодоженов Н и М, по краю выгравирован девиз на латыни, а на обороте медали — символ Вечности: змея, кусающая свой хвост.
Двор размещался теперь в Мадридском замке, на опушке леса, который в свое время назовут Булонским. 12 июня Генрих Наваррский, находившийся в Шонэ-ан-Пуату, с великим прискорбием узнал о смерти матери. Гонец доставил ему это известие всего за два дня — по тем временам скорость немыслимая. Но жених не стал спешить. Только 20 июля 1572 года двоюродные братья Бурбоны, оба Гиза — герцог и кардинал, а также маршалы Франции в сопровождении пятисот всадников встретили его в Палезо. Жених прибыл не один: его свита насчитывала девятьсот дворян-гугенотов, в основном гасконцев. Все были в черном — в знак траура по королеве Жанне. Просто нашествие протестантов!
Новый король Наварры немедленно отправился в Лувр, где ему отвели покои в аттическом крыле, которые некогда занимала королева Элеонора, вторая супруга Франциска I. Наверняка он и предположить не мог, что ему придется прожить здесь четыре года.
На следующий же день по прибытии Генрих встретился со своей девятнадцатилетней невестой. Он помнил ее совсем девочкой, теперь перед ним предстала обольстительная и образованнейшая женщина, «неземной» — по всеобщему мнению — красоты, для которой уже не было тайн в светских беседах, дворцовых интригах и искусстве любви. Элегантная, увлекающаяся поэзией Маргарита выглядела чересчур роскошной для наваррского мужлана. И он, при всем своем гасконском самообладании, явно смущался, сравнивая себя с этими лощеными придворными, особенно со своим соперником, обаятельным герцогом де Гизом.
Поскольку свита короля Генриха состояла из многочисленных представителей самых знатных протестантских семей, адмирал Гаспар де Колиньи, их глава, чувствовал себя достаточно сильным, чтобы опять вынести на всеобщее обсуждение свой самый сокровенный проект: война в Нидерландах против испанских оккупантов, в союзе с протестантом принцем Оранским.[15] И тут выяснилось, что недружелюбие к испанцам объединяет всех.
Однако вряд ли французской победе сильно обрадовались бы за Ла-Маншем. Позицию королевы Елизаветы один британский дипломат изложил так:
— Англия твердо стоит на том, что ни Франция, ни Испания не должны выходить за пределы своих нынешних владений. Со стороны Франции было бы крайне неосмотрительно пытаться завладеть Фландрией, этого Англия не потерпит[16] ни при каких обстоятельствах.
И все-таки мрачный Колиньи продолжал стоять на своем — не надо бояться конфликта с Испанией. Аргумент, который он привел на заседании Королевского совета, за месяц до прибытия наваррца, звучал вполне убедительно:
— Лучшее средство против гражданской войны — направить силы воюющей нации на чужие земли. Тогда как большинство народов, обретя мир, возвращаются к своим будничным занятиям, немного найдется французов, которые, взявшись однажды за меч, отбросят его добровольно.
Если бы французы дрались вне родных стен, утверждал Колиньи, дома воцарился бы мир, а, кроме того, поход во Фландрию мог бы снискать Карлу IX славу ее освободителя. Король пришел в восторг от изложенного плана. Екатерина, напротив, отнеслась к нему более чем сдержанно, опасаясь, как бы один конфликт не повлек за собой целую череду других конфликтов, а значит, риск войны с Испанией, то есть с зятем, Филиппом II. У противников войны был и еще один весомый аргумент: конфликт наверняка примет затяжной характер — не окажется ли тогда король «повязанным с гугенотами»? Решение по этому вопросу должны были принять на следующей неделе, 26 июня. Но это нисколько не помешало многочисленным гугенотским отрядам тотчас же отправиться в Нидерланды, а торговцам обеих стран до блеска надраить оружие, предназначенное для грядущей войны.
15
Лига принца Вильгельма Оранского объединяла часть нидерландского дворянства и рассчитывала на союз прежде всего с немецкими лютеранскими князьями, Англией, Францией. После освобождения Нидерландов от испанского владычества, согласно проекту Лиги, к Франции должны были отойти Фландрия и Артуа, к Англии — Голландия и Зеландия, сам же принц Оранский на правах курфюрста Брабантского планировал войти в состав Германской империи с Брабантом и рядом других областей.
16
В этой связи понятней станет и восклицание Наполеона, спустя много веков: «Я хочу превратить Антверпен в револьвер, направленный в сердце Англии!» (Прим. авт.)