Бал начался. Неожиданно появился король и решительным шагом, сопровождаемый Эперноном, направился к сестре. Жестом он остановил музыкантов и повелительным голосом окликнул сестру:
— Мадам!
Танцоры, застывшие при появлении короля, стали свидетелями ужасающей сцены. Осыпав Маргариту «тысячью ругательств», он принялся перечислять имена многочисленных любовников, побывавших в ее постели со времени свадьбы, «а также тех, которые пользуются ее благосклонностью сейчас». Повернувшись к ошеломленным зрителям, он уточнил:
— Королева Наваррская проституировалась до такой степени, что, мало каких-то мальчиков в Гаскони, понадобились даже погонщики мулов и жестянщики в Оверни!
Румяна скрывали, как побледнела Маргарита. Ошарашенная, она не могла вымолвить в свою защиту ни слова. Наконец Генрих III назвал имя, которого все ждали:
— Шамваллон!
Король заявил, что от последнего любовника у нее был ребенок — он в этом убежден! Исчерпав таким образом список развратных похождений сестры, Генрих III бросил ей прямо в лицо:
— Вам нечего здесь делать! Уезжайте к вашему мужу! Уезжайте завтра же!
Эта сцена в Лувре столь ужасна, что многие историки подвергали ее достоверность сомнению. Хотя существуют свидетельства маршала де Бассомпьера и герцога де Лозана, которые несколько позже подтвердили ее как очевидцы.
Потрясенная, с глазами, полными слез, Маргарита поднялась. Медленным шагом прошла она через толпу придворных угодников — все расступались перед ней, и никто не приободрил даже простым кивком головы. Добравшись до своей комнаты, она отдала распоряжение приготовиться к отъезду на следующий день. В ту же ночь она узнала, что опасность нависла и над Шамваллоном. Думая уже не о себе, она села за свой письменный столик и написала полные горечи слова: «Слава Богу, что это бешенство вылилось только на меня.[47] Но подвергнуть опасности вас, о нет, жизнь моя; через какие бы жестокие испытания не пришлось пройти, пусть они выпадут прежде всего мне. Любую беду я легче перенесу, зная, что не стану виновницей вашей беды… Судите сами, мой любимый, насколько я боюсь, чтобы зло не причинили и вам…». Что до собственных страданий, то их она переносит «с любовью, которая погибнет во мне последней…». Наконец, она просит извинить ее за столь «сумбурное» письмо, ведь она «так удручена и разгневана!».
У Маргариты были основания беспокоиться за своего любовника. В ту же ночь по приказу короля гвардейцы окружили дом Шамваллона и перевернули все вверх дном… Однако неверный красавец заблаговременно бежал в независимое княжество Седан.
На следующий день, 8 августа 1583 года, Маргарита покинула Париж, испытывая примерно такие же чувства, как некогда Мария Стюарт. В Бург-ла-Рен во время ужина ее известили о приближении королевского кортежа. Генрих III отправлялся в Бурбон-Ланси, где на водах лечилась королева Луиза. Маргарита поднялась из-за столика и вышла на дорогу, но раздраженный король демонстративно задернул кожаные шторки своей кареты, ясно дав понять, что не желает приветствовать сестру. Это была последняя — хотя можно ли было тогда это предвидеть? — встреча брата и сестры, которые когда-то так любили друг друга.
В тот же вечер между Палезо и Сен-Клером шестьдесят аркебузиров под командованием капитана Ларшана именем короля арестовали мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн, ехавших в свите королевы Наваррской, — репутация этих дам, как мы помним, была далеко не безупречна… как, собственно, и их госпожи! Некто Солерн, немецкий офицер, посмел грубо сорвать с них маски, а его люди перетряхивали экипажи и сундуки с постелями в поисках Шамваллона… Так его и не обнаружив, задержали сеньора де Лодона, а также конюшего Маргариты, ее секретаря и врача. Кое-кому влепили пощечины. Всех пленников доставили в Монтаржис, где Генрих III лично допрашивал их шесть или семь раз, «в частности, о жизни, нравах и беспутстве их госпожи». Настойчивей всего задавался вопрос, действительно ли королева родила ребенка, который «мог быть зачат не от короля Наваррского».
«Так как ничего нового от вышепоименованных пленников узнать не удалось. — рассказывает Пьер де л'Этуаль, — король вернул им свободу и разрешил королеве Наваррской, своей сестре, продолжить свой путь в Гасконь…».
Прежде чем ехать дальше, Маргарита, еще не оправившаяся от потрясения, написала матери: «Мадам, поскольку несчастье, которое на меня обрушилось, обрекло меня на такие тяготы, что я не знаю, могу ли надеяться хотя бы на то, что вы желаете сохранить мою жизнь, я хотела бы надеяться по крайней мере на то, что вы желаете сохранить мою честь; будучи так тесно связана с вашей честью и честью семьи, к которой я принадлежу по рождению, я не могу подвергнуться позору, который не задевал бы всех нас…».
47
Разве фразы этого письма не подтверждают жестокость сцены, разыгравшейся в зале Кариатид? (Прим. авт.)