— Раз вы этого хотите, я, разумеется, зайду к нему.
— Я ничего не хочу… — заметила Екатерина. — Кто там еще?.. Не пускайте, не пускайте!
Генрих уже сделал шаг к двери, чтобы исполнить приказание Екатерины, но в это мгновение стенной ковер поднялся, и показалась белокурая головка г-жи де Сов.
— Ваше величество, это парфюмер Рене: вы приказали ему прийти.
Екатерина бросила быстрый, как молния, взгляд на Генриха».
Юный король слегка покраснел и почти тотчас же смертельно побледнел: он услышал имя убийцы своей матери. Поняв, что лицо выдает его волнение, он отошел к окну и прислонился к подоконнику.
Собачка зарычала.
В тот же миг вошли двое: тот, о ком доложили, и та, которая не нуждалась в докладе.
Первым был парфюмер Рене, который подошел к Екатерине со слащавой любезностью флорентийских слуг; в руках он нес открытый ящик, перегороженный на отделения, в которых стояли коробки с пудрой и флаконы. Второй была герцогиня Лотарингская, старшая сестра Маргариты. Она вошла в потайную дверь, ведущую в кабинет короля, дрожа всем телом, бледная, как смерть. Герцогиня надеялась, что Екатерина, которая вместе с г-жой де Сов рассматривала содержимое ящика, принесенного Рене, не заметит ее, и села рядом с Маргаритой, около которой стоял король Наваррский, закрыв лицо руками, как человек, который старается прийти в себя после обморока.
Но Екатерина обернулась.
— Дочь моя, — обратилась она к Маргарите, — вы можете идти к себе. А вы, сын мой, — сказала она Генриху, — идите развлекаться в город.
Маргарита поднялась; Генрих стал к ней вполоборота.
Герцогиня Лотарингская схватила Маргариту за руку.
— Сестра, — заговорила она торопливым шепотом, — герцог де Гиз, который хочет спасти вам жизнь за то, что вы спасли его жизнь, просил передать вам, чтобы вы не уходили к себе, а остались здесь!
— Что вы сказали, Клод? — спросила Екатерина, оборачиваясь к дочери.
— Ничего, матушка.
— Вы что-то сказали Маргарите шепотом.
— Я только пожелала ей спокойной ночи и передала сердечный привет от герцогини Неверской.
— А где эта красавица герцогиня?
— У своего деверя, герцога де Гиза.
Екатерина подозрительно посмотрела на сестер и нахмурилась.
— Клод, подойдите ко мне! — приказала она дочери.
Клод повиновалась. Екатерина взяла ее за руку.
— Что вы ей сказали?.. Болтунья! — прошептала она, стиснув руку дочери так, что та вскрикнула.
Хотя Генрих ничего не слышал, от него не ускользнула пантомима королевы-матери, Клод и Маргариты.
— Окажите мне честь и разрешите поцеловать вам руку, — обратился он к жене.
Маргарита протянула ему дрожащую руку.
— Что она сказала? — прошептал Генрих, наклоняясь к руке жены.
— Чтобы я не выходила из Лувра. Ради Бога, не выходите и вы.
Это была молния, но при свете этой на мгновение вспыхнувшей молнии Генрих увидел целый заговор.
— Это еще не все, — сказала Маргарита, — вот письмо, которое привез вам один провансальский дворянин.
— Господин де Ла Моль?
— Да.
— Спасибо, — взяв письмо и спрятав его под камзолом, сказал Генрих.
Отойдя от растерянной жены, он положил руку на плечо флорентийца.
— Ну как идет ваша торговля, Рене? — спросил он.
— Неплохо, ваше величество, неплохо, — ответил отравитель со своей коварной улыбкой.
— Еще бы, когда состоишь поставщиком всех коронованных особ Франции и других стран, — сказал Генрих.
— Кроме короля Наваррского, — нагло ответил флорентиец.
— Вы правы, мэтр Рене, черт вас побери, — сказал Генрих, — но моя бедная мать, ваша покупательница, умирая, рекомендовала мне вас. Зайдите ко мне завтра или послезавтра и принесите ваши лучшие парфюмерные изделия.
— Это не вызовет косых взглядов, — с улыбкой заметила Екатерина, — ведь говорят, что…
— Что у меня карман тощий, — со смехом подхватил Генрих. — Кто вам сказал об этом, матушка? Марго?
— Нет, сын мой, госпожа де Сов, — отвечала Екатерина.
В эту минуту герцогиня Лотарингская, несмотря на все свои усилия, не смогла сдержаться и разрыдалась. Генрих Наваррский даже не обернулся.
— Сестра, что с вами? — воскликнула Маргарита и бросилась к Клод.
— Пустяки, пустяки, — сказала Екатерина, становясь между молодыми женщинами, — у нее бывают приступы нервного возбуждения, и врач Мазилло советует лечить ее благовониями.
Екатерина еще сильнее, чем в первый раз, сжав руку старшей дочери, обернулась к младшей.
— Марго, вы разве не слыхали, что я предложила вам идти к себе? Если этого недостаточно, я вам приказываю, — сказала она.
— Простите, — отвечала бледная, трепещущая Маргарита, — желаю вашему величеству доброй ночи.
— Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. Спокойной ночи, спокойной ночи.
Маргарита напрасно старалась перехватить взгляд мужа — он даже не повернулся в ее сторону, и Маргарита вышла, едва держась на ногах.
Воцарилось минутное молчание; Екатерина устремила пристальный взгляд на герцогиню Лотарингскую, а та молча смотрела на мать, сжимая руки.
Генрих стоял к ним спиной, но следил за этой сценой в зеркале, делая вид, что помадит усы помадой, которую преподнес ему Рене.
— А вы, Генрих, разве не собираетесь уходить? — спросила Екатерина.
— Ах да! — воскликнул король Наваррский. — Честное слово, я совершенно забыл, что меня ждут герцог Алансонский и принц Конде! А все из-за этих изумительных духов — они одурманили меня и, сдается мне, отбили память. До свидания!
— До свидания! А завтра вы расскажете мне, как себя чувствует адмирал?
— Не премину. Ну, Фебея, что с тобой?
— Фебея! — сердито крикнула Екатерина.
— Отзовите ее, сударыня, она не хочет меня выпустить.
Королева-мать встала, взяла собачку за ошейник и держала ее, пока Генрих не вышел, а уходил он с таким спокойным и веселым лицом, как будто в глубине души не чувствовал, что над ним нависла смертельная опасность.
Собачка, отпущенная Екатериной Медичи, бросилась за ним, но дверь затворилась; тогда она просунула свою длинную мордочку под портьеру и протяжно, жалобно завыла.
— Теперь, Карлотта, — сказала Екатерина баронессе де Сов, — позовите герцога де Гиза и Таванна — они в моей молельне; вернитесь с ними и посидите с герцогиней Лотарингской: ей опять нехорошо.
Глава 7
НОЧЬ 24 АВГУСТА 1572 ГОДА
Когда Ла Моль и Коконнас закончили свой скудный ужин, — скудный, ибо в гостинице «Путеводная звезда» куры жарились только на вывеске, — Коконнас повернул на одной ножке свой стул, вытянул ноги, оперся локтем о стол и, допивая последний стакан вина, спросил:
— Господин де Ла Моль, хотите сейчас же лечь спать?
— По правде говоря, поспать мне очень хочется, сударь, — ведь ночью за мной могут прийти.
— И за мной тоже, — сказал Коконнас, — но я думаю, что лучше нам не ложиться и не заставлять ждать тех, кто пришлет за нами, а попросить карты и поиграть. Таким образом, когда за нами придут, мы будем готовы.
— Я с удовольствием принял бы ваше предложение, сударь, но для игры у меня слишком мало денег: в моем кошельке едва ли наберется сто экю золотом, и это — все мое богатство. С ним я должен теперь устраивать свою судьбу.
— Сто экю золотом! — воскликнул Коконнас. — И вы еще жалуетесь, черт побери! У меня, сударь, всего-навсего шесть.
— Да будет вам! — возразил Ла Моль. — Я видел, как вы вынимали из кармана кошелек: он был не то что полон, а, можно сказать, битком набит.
— А-а! Эти деньги пойдут в уплату давнишнего долга одному старому Другу моего отца, — сказал Коконнас, — как я подозреваю, такому же гугеноту, как и вы. Да, тут сто нобилей с розой, — продолжал Коконнас, хлопнув себя по карману, — но эти нобили принадлежат Меркандону; моя же личная собственность состоит, как я сказал, из шести экю.