— Того, что для нее — сущий пустяк, а для меня — все на свете.
— А именно?
— Ведь ваши комнаты над моими?
— Да.
— Пусть она ждет за дверью. Я тихонько стукну в дверь три раза; она отворит, и вы получите доказательство, какое я вам обещал.
Несколько секунд г-жа де Сов молчала; потом огляделась вокруг, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, и на мгновение остановила взор на группе людей, окружавших королеву-мать, но этого мгновения было достаточно, чтобы Екатерина и ее придворная дама обменялись взглядом.
— А вдруг мне захочется уличить ваше величество во лжи? — сказала г-жа де Сов голосом, каким сирена могла бы растопить воск в ушах спутников Одиссея. — Попробуйте, душенька, попробуйте.
— Честное слово, мне очень трудно побороть в себе это желание.
— Так пусть оно победит вас: женщины всегда особенно сильны после поражения.
— Государь, когда вы станете французским королем, я вам напомню о том, что вы обещали Дариоле.
Генрих вскрикнул от радости.
Этот радостный крик вырвался у Генриха в то самое мгновение, когда королева Наваррская ответила герцогу де Гизу латинской фразой:
— Noctu pro more. — Сегодня ночью, как всегда.
Генрих расстался с г-жой де Сов, такой же счастливый, как герцог Гиз, расставшийся с Маргаритой Валуа.
А через час король Карл и королева-мать удалились в свои покои; почти тотчас же луврские залы начали пустеть и в галереях стали видны базы мраморных колонн. Четыреста дворян-гугенотов проводили адмирала и принца Конде сквозь толпу, роптавшую им вслед. После них вышли герцог Гиз, лотарингские вельможи и другие католики, сопровождаемые радостными криками и рукоплесканиями народа.
Что касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррского и г-жи де Сов, то они, как известно, жили в Лувре.
Глава 2
СПАЛЬНЯ КОРОЛЕВЫ НАВАРРСКОЙ
Герцог де Гиз вместе с невесткой, герцогиней Неверской, вернулся к себе во дворец на улице Шом, что против улицы Брак, и, оставив герцогиню на попечение ее служанок, прошел в свои покои, чтобы переодеться, взять ночной плащ и короткий с острым кончиком кинжал, который назывался «Слово дворянина» и которым заменяли шпагу; но, взяв со стола кинжал, герцог заметил маленькую записку, всунутую между ножнами и клинком.
Он развернул бумажку и прочитал:
«Надеюсь, что герцог де Гиз сегодня ночью не вернется в Лувр; если же вернется, пусть на всякий случай наденет добрую кольчугу и захватит добрую шпагу».
— Так, так! — произнес герцог, оборачиваясь к лакею. — Странное предупреждение. Робен! Кто приходил сюда в мое отсутствие?
— Только один человек, ваша светлость.
— А именно?
— Господин дю Га.
— Так! Так! То-то мне показалось, что почерк знакомый. А ты точно знаешь, что приходил дю Га? Ты его видел?
— Не только видел, но и разговаривал с ним, ваша светлость.
— Хорошо, послушаюсь его совета. Шпагу и короткую кольчугу!
Лакей, привыкший к подобного рода переодеваниям, принес и то и другое. Герцог надел кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальное плетение было не толще бархата; поверх кольчуги надел серебристо-серый камзол — его излюбленное сочетание цветов, — надел штаны, натянул высокие сапоги, доходившие до середины бедер, на голову надел черный бархатный берет без пера и драгоценностей, закутался в широкий темный плащ, прицепил к поясу кинжал и, отдав шпагу пажу, составлявшему теперь всю его свиту, пошел по направлению к Лувру.
Когда он переступил порог своего дома, звонарь Сен-Жермен-Л'Осеруа пробил час ночи.
Несмотря на поздний час и опасность ночных прогулок в те времена, отважный герцог совершил свой путь без всяких приключений и, здрав и невредим, подошел к огромному, страшному теперь тишиной и тьмой массиву Лувра, где все огни погасли.
Перед королевским замком тянулся глубокий ров, куда выходили почти все комнаты августейших особ, живших во дворце. Покои Маргариты находились в нижнем этаже.
Но и нижний этаж, куда не трудно было бы проникнуть, благодаря глубокому рву находился на высоте почти тридцати футов, следовательно — вне досягаемости для любовников или воров; однако герцог де Гиз решительно спустился в ров.
В ту же минуту стукнуло одно из окон нижнего этажа. Окно было забрано железной решеткой, но чья-то рука вынула один из прутьев, заранее подпиленный, и спустила шелковый шнур в образовавшуюся щель.
— Жийона, это вы? — тихо спросил герцог.
— Да, ваша светлость, — еще тише ответил женский голос.
— А где Маргарита?
— Она ждет вас.
— Отлично.
Герцог сделал знак своему пажу; паж вынул из-под плаща узкую веревочную лестницу. Герцог привязал ее к висящему шнуру, Жийона подтянула лестницу к себе и закрепила, а герцог, прицепив шпагу к поясу, вскарабкался по лестнице и благополучно достиг окна. После этого железный прут решетки стал на место, окно затвори-, лось, а паж, раз двадцать сопровождавший своего господина к этим окнам, убедившись, что герцог благополучно проник в Лувр, закутался в свой плащ и улегся спать под стеной, на траве, покрывавшей ров.
Ночь была мрачная; редкие, теплые, крупные капли падали из туч, насыщенных серой и электричеством.
Герцог следовал за своей провожатой, которая ни много, ни мало, была дочерью маршала Франции Жака де Матиньона; она пользовалась особым доверием Маргариты, не имевшей от нее никаких тайн; поговаривали, что в числе тайн, хранимых неподкупной верностью Жийоны, были такие страшные, что заставляли ее хранить все остальные.
В нижних комнатах и в коридорах было совсем темно, лишь изредка мертвенно-бледная молния освещала мрачные покои голубоватым светом, который тотчас потухал.
Провожатая герцога вела его за руку все дальше и дальше, пока наконец они не дошли до винтовой лестницы, выбитой в толще стены и упиравшейся в незримую потайную дверь прихожей апартаментов Маргариты.
В прихожей царил такой же непроглядный мрак, как и во всем нижнем этаже.
Войдя в прихожую, Жийона остановилась.
— Вы принесли то, что угодно королеве? — спросила она шепотом.
— Да, — ответил герцог де Гиз, — но я отдам это только ее величеству в собственные руки.
— Не теряйте времени, входите! — раздался из темноты голос, при звуке которого герцог, узнав голос Маргариты, вздрогнул.
Бархатная лиловая, украшенная золотыми лилиями портьера приподнялась, и герцог увидел в полумраке королеву, которая, не утерпев, вышла ему навстречу.
— Я здесь, — произнес герцог, быстро проходя под портьерой, которая тотчас упала за его спиной.
Маргарите Валуа пришлось теперь самой быть проводницей герцога в своих покоях, хотя и хорошо ему знакомых, а Жийона осталась у двери и, приложив палец к губам, показывала своей августейшей госпоже, что кругом все тихо.
Словно понимая ревнивую тревогу герцога, Маргарита ввела его в спальню и остановилась.
— Что ж, герцог, вы довольны? — спросила она.
— Доволен? А чем, позвольте вас спросить? — вопросом на вопрос отвечал он.
— А доказательством того, — не без досады ответила Маргарита, — что я принадлежу мужчине, который уже к вечеру дня свадьбы, в самую брачную ночь, так мало обо мне думает, что даже не явился поблагодарить за честь если не моего выбора, то согласия назвать его моим супругом.
— Не беспокойтесь, он придет, тем более раз вы сами того хотите! — с грустью возразил герцог.
— Генрих! И это говорите вы, хотя прекрасно знаете, как это несправедливо! — воскликнула Маргарита. — Если б у меня было желание, на которое вы намекаете, разве я просила бы вас прийти сегодня в Лувр?
— Вы, Маргарита, просили меня явиться в Лувр потому, что хотите уничтожить все, что осталось от наших былых отношений, так как это былое живет не только в моем сердце, но и в серебряном ларце, который я принес вам.
— Знаете, что я вам скажу, Генрих? — сказала Маргарита, пристально глядя на герцога. — Вы мне напоминаете не принца, а школьника! Это я стану отрицать, что любила вас?! Это я захочу погасить пламя, которое, может быть, и потухнет, но отблеск которого не угаснет никогда?! Любовь женщин, занимающих такое положение, как я, может или озарить, или погубить свою эпоху. Нет, нет, герцог! Вы можете оставить у себя и письма вашей Маргариты и ларчик, который она вам подарила. Из всех писем, что в нем лежат, она требует только одно, да и то потому, что оно опасно в равной мере для вас и для нее.