— Сестра? — спросила тень.
Это Хёгни! Я тут же побежала к нему. Хёгни огляделся и, убедившись, что никто нас не видит, подвинулся, уступив мне место на камне. Потом он протянул мне свой питьевой рог. Я сделала глоток и, поняв, что в нем было, тут же выплюнула на землю.
— Разве ты не любишь римское вино? — засмеялся Хёгни.
— Я вообще не люблю ничего, что имеет отношение к римлянам.
— Я тоже.
— Тогда почему ты пьешь их вино?
Он провел пальцами по моей щеке. Из-за вина от него неприятно пахло. В гуле, слышном из нашего дома, я ясно различала смех Гуннара.
— Я ненавижу в римлянах все, кроме их вина, — сказал он. — А вино у них доброе. Очень, очень доброе, — и он допил все, что у него оставалось.
— А наш брат? — спросила я. — По-моему, ему как раз многое нравится в римлянах.
Хёгни посмотрел на меня. В лунном свете я отчетливо видела шрам, деливший лицо на две части: он под углом пересекал лоб, нос и уходил вниз по щеке. Хёгни получил его много лет назад во время поединка с Гуннаром. Это было случайностью. Из-за шрама лицо брата приобрело свирепый вид, и женщины его сторонились. Я обычно не обращала на шрам никакого внимания. Если бы не он, лицо Хёгни можно было бы назвать красивым — прямой нос, рельефная челюсть, выпуклые губы и большие ярко-голубые глаза. Но этой ночью тень от лунного света, казалось, врезалась в линию шрама и не желала его покидать.
— Не надо недооценивать Гуннара, — предупредил меня Хёгни. — Он слишком хорошо помнит, что сделали с нами римляне в прошлом. Ведь находим мы применение клыкам и шкуре волка, по-прежнему ненавидя волков.
— Да, но стоит ли обнимать волка?
Хёгни бросил взгляд на наш дом.
— Тише. Тебя могут услышать. Давай, иди уже. Никто не должен тебя заметить.
— Ну и пусть, я не боюсь. Пускай меня слышат, — произнесла я, но уже тише, потому что на самом деле мне стало страшновато.
Я хотела добавить кое-что еще, но Хёгни зажал мне рот. Мы наблюдали, как юный римлянин, спотыкаясь, вышел из дома, держа в руке питьевой рог. Он посмотрел на звездное небо, потом сделал свободной рукой жест, который я никогда не видела ранее, и побрел на нетвердых ногах к дубам. Мы с Хёгни слышали, как он мочился за одним из них.
— А что это за жест он показал? — спросила я, когда римлянин вернулся в дом.
— Наверное, молился одному из своих богов, — рассмеялся Хёгни. — Знаешь, римляне не могут долго держать в себе вино! Я слышал, что, выпив лишнего, они засовывают пальцы себе в горло, чтобы их вырвало. Потом идут спать, а проснувшись, начинают пить снова.
Хёгни смеялся и смеялся, и я поняла, что он и сам выпил немало. Когда он успокоился, я спросила:
— Что значит «своих богов»?
— Думаешь, боги есть только у гаутов?
— Ты хочешь сказать, что римляне молятся Водену, Тору и…
— Глупая девчонка! Нет, конечно. У них свои боги.
— Но как это возможно, если наши боги создали мир и людей в нем?
Хёгни хлопнул себя по колену и почти завыл от смеха.
— Я и не знал, что моя сестра такая невежда! — весело воскликнул он. — Возвращайся в хижину Кламара и молись Водену о том, чтобы он даровал тебе мудрость.
Я быстро встала.
— Я лучше помолюсь Водену о том, чтобы мои братья в один прекрасный день узнали, что такое доброта, — с этими словами я ушла, нахмурившись, но унося в своем сердце любовь к Хёгни.
Однако мысль о том, что римские боги смотрят на нас из Валгаллы, общаясь или воюя с нашими богами, напугала меня. Когда мне стало невыносимо слышать за своей спиной смех Хёгни, я побежала.
Я долго лежала на полу и дрожала. Дрова я оставила там, где они упали, и теперь у меня не хватало мужества вернуться за ними. Для того чтобы отвлечься от мыслей о римских богах, я стала думать о Гуннаре и о том, будет ли он и дальше укреплять союз с римлянами. И теперь я неожиданно поняла, что ему ничего не стоит выдать меня замуж за одного из римлян, чтобы добиться более сильного и плодотворного союза. Эта мысль напугала меня еще больше, чем предыдущая, о римских богах на Валгалле, и я прижалась как можно ближе у Гуторму, спящему на вонючем плаще. Несмотря па все усилия уснуть, я то и дело ловила себя на попытке представить, каково это — быть замужем за римлянином. Я знала о римлянах лишь то, что они безжалостны, жадны, а их женщины любят мед. В своем воображении я представляла, как втираю мед в кожу и молюсь богам, чьи имена и поступки мне незнакомы. Сквозь грезы до меня донесся стук копыт. Лошади галопом мчались по нашим пастбищам. Это слуги наших работников ехали на лошадях своих хозяев, чтобы вступить в ряды римской армии и отправиться в пределы Западной империи вместе с остальными приношениями. Мне тало жаль их, и я помолилась Водену о том, чтобы с ними хорошо обращались.