И кто мог его винить? От ее красоты все так же захватывало дух, ее смех казался музыкой, ее голос был нежен и глубок, как летний ветерок, движения — быстры и точны, и держала она себя как королева, всегда с высоко поднятой головой. Взгляд ее голубых глаз обжигал и притягивал. Несмотря на то, что она носила тунику, мало чем отличающуюся от одежды братьев, никто никогда не принял бы ее за мужчину. Уверенность в себе и своем волшебстве действительно наделяла ее некоей силой. Но чувствовалась в валькирии и какая-то уязвимость. Например, иногда она могла вздрогнуть, будто бы знала секрет настолько ужасный, что не решалась поделиться им с другими. Когда она спала, беспомощно прижимая руки к бокам, то хотелось… накрыть ее шкурой, чтобы она не мерзла. Нет, я не винила Гуннара за то, что он любил Брунгильду, и если бы я не верила в то, что она любила Сигурда, а он — ее, то и сама бы с радостью приняла валькирию. Но пока она была для меня лишь воплощением того, кем сама я стать не могла. Мой маленький рост, надтреснутый голос, мой смех, звук которого я успела забыть, но уже не сомневалась в том, что он был отвратителен в сравнении со смехом Брунгильды. Все эти недостатки, о которых я раньше не задумывалась, теперь не давали мне покоя, стоило мне только увидеть валькирию.
К счастью, большую часть времени я оказывалась слишком занята, чтобы размышлять о Брунгильде. У нас было очень много работы, и все, за исключением нашей «почетной гостьи», трудились не покладая рук рядом со слугами, завершая сбор урожая. Сейчас для нас самым важным делом стала заготовка сена. Следовало скосить травы, просушить и собрать в стога, чтобы они не промокли под дождем. К сену мы относились бережно, потому что оно являлось основным кормом для скота на зиму. Мы должны были точно знать, сколько собрали сена, чтобы рассчитать, сколько поголовья оставим зимовать, а сколько забьем с наступлением нового сезона. Потом нам предстояло убрать пшеницу, вместе с другими поздними культурами. Братья много советовались с нашими работниками, которые занимались тем же делом на своих собственных полях и часто обходились без помощи слуг.
Когда приготовления к зиме были закончены, пшеница срезана и убрана, а сено запасено, Гуннар объявил выходной. Потом нашим слугам следовало отправиться на помощь тем работникам, которые остались без слуг. Гуннар никогда раньше не думал о слугах, и Хёгни постоянно напоминал ему о том, что нельзя считать их чем-то вроде двуногих волов. И вдруг Гуннар собрал ранним утром всех слуг и произнес прекрасную речь о том, как хорошо они потрудились. Он пообещал, что они будут его гостями на празднике, посвященном окончанию сезона. Слуги в один голос стали выкрикивать хвалу Гуннару, а потом, не зная, что дальше делать, отправились по домам.
Наблюдая со своего места на краю крыши за тем, как они расходятся, я подумала: как хорошо, что все эти дни были заполнены работой. А сейчас мысли мои обратились к будущему, и все те мрачные тоскливые образы, которые я вызывала в своем воображении в ночи, стали приобретать реальные очертания. Мы ожидали возвращения Сигурда с минуты на минуту, и я не сомневалась в том, что скоро худшие из моих страхов найдут свое подтверждение.
Солнце еще не успело подняться над деревьями, как я услышала стук копыт. Приближался всадник, и, обернувшись, я увидела Хёгни. Он уехал вчера перед ужином, поиграть — во всяком случае, так он нам сказал, — с Васкаром, одним из наших работников, и только сейчас возвращался. У Васкара была незамужняя сестра, и последнее время Хёгни стал проявлять к ней повышенный интерес. Я сжалась, чтобы спрятаться от него, но он меня заметил и подвел свою лошадь прямо ко мне. Увидев, что я не обращаю на него внимания, он спешился и поднялся на крышу. Пока он сидел возле меня, я разглядела, что его лицо безмятежно. Гуннар, Хёгни, Брунгильда — их лица выглядели одинаково. Мне не нужно было спрашивать, оказала ли сестра Васкара знаки внимания моему брату. Это читалось на его лице. Он взял мой подбородок в ладонь и, когда я стала отворачиваться, сказал:
— Сестра, я тебя не узнаю.
Я оттолкнула его руку.
— Я сама себя больше не узнаю.
Он чуть соскользнул с крыши, чтобы увидеть мое лицо.
— Может статься, и Сигурд не узнает тебя, когда вернется.
— И что с того? Теперь уже слишком поздно.