Я проснулась до рассвета, все еще расстроенной и замерзшей, не в силах пошевелиться. Постепенно я поняла, что дрожала всю ночь. Я не могла вспомнить, какие сны видела, но точно знала, что в них был Гуннар, и что меня, в конце концов, выдали за римлянина. Я снова услышала лошадей и решила, что теперь это кони римлян, готовящихся к отъезду. Мне не хотелось выходить из хижины до тех пор, пока те не отправятся восвояси, поэтому я попыталась снова уснуть. Закрыла глаза и стала думать о матери. Неужели ей тоже пришлось ночевать в одной из хижин наших слуг? Мне представилось, что она у Марты, в спокойствии и тепле у очага старой женщины. Подумав об огне, я снова уснула, но мне тут же привиделось, что я лежу на снегу, окруженная римлянами, которых узнала по крепким сапогам, не решаясь взглянуть им в лица. Они стояли надо мной и говорили на своем языке. Я зажмурила глаза, чтобы они не догадались, что я очнулась, и стала молиться о том, чтобы они поскорее устали меня рассматривать и ушли. И вдруг внезапно я оказалась в другом месте. Я по-прежнему лежала на земле, но на этот раз — в высокой болотной траве. Римлян больше не было, но теперь меня окружали гуси. Подобно римлянам, эти гуси тоже говорили обо мне, однако их язык я понимала лучше, чем римский. Они обсуждали, как мне помочь, чтобы я не дрожала. Потом вожак предложил гусям собраться и прижаться ко мне. Так они и поступили, и я сразу же почувствовала себя в тепле и покое. Но потом один из гусей наклонил голову и нелепо поцеловал меня в щеку. Даже во сне я поняла, что поцелуй был настоящим, и вынырнула в явь.
— Мама? — пробормотала я со все еще закрытыми глазами. Я слышала, как глубоко дышит во сне Гуторм, по никаких других звуков различить не смогла. Я чувствовала вес покрывала па своем теле. Это его во сне я приняла за гусей.
— Хёгни?
И снова не получила ответа. Конечно же, никто из римлян не стал бы укрывать меня и так нежно целовать. Тихо было и внутри хижины, и снаружи. Я чувствовала, как сквозь щель в стене просачивается солнечный свет. Теперь я была уверена в том, что римляне уже уехали, открыла глаза и принялась рассматривать затылок Гуторма. Его светлые волосы сбились, и пришла пора снова его искупать.
— Гуннар? — спросила я еще громче. Но я знала, что это не Гуннар, потому что он редко меня целовал. Потом мне пришло в голову, что это Кламар, поскольку кроме него никто не вправе входить в эту хижину как хозяин. В ярости я тут же села, чтобы дать отпор и… увидела перед собой веселое и удивленное лицо Сигурда.
Теперь я была уверена в том, что все еще сплю, но не могла позволить себе просто так отпустить этого призрака. Я бросилась в объятия Сигурда и тогда поняла, что это не сон. Мы прижимались друг к другу и смеялись, как дети, наблюдая за тем, как просыпается Гуторм. Еще больше мы обрадовались, когда Гуторм, посмотрев на Сигурда широко распахнутыми глазами и облизнув губы, выбрался из-под его плаща и присоединился к нашему объятию. Я была бы счастлива замереть в этом объятии навсегда, но спустя мгновение Сигурд встал на ноги, потянув за собой меня и Гуторма.
— Скорее, идем! — сказал он. — Твоим братьям нельзя сейчас видеть нас вместе. Полночи я наблюдал за поселком с окраины леса. Римляне ушли незадолго до рассвета. Потом я заметил, как Кламар выходит из чужой хижины. Он рассказал мне, что вы с Гутормом ночуете здесь.
Я заглянула в его глаза и подивилась — как мне могла прийти в голову мысль о том, что ему не удастся что-либо из его начинаний.
Мы шли рядом, держась за руки, — Сигурд, Гуторм и я, обогнули ряды хижин и направились вверх по холму, к нашему дому. Небо затянуло облаками, а воздух стал прохладным и влажным. Хёгни, мать и Гуннар сидели возле входа в дом, под дубами. Наверное, они обсуждали встречу с римлянами. Гуннар первым поднял на нас глаза. Увидев Сигурда, то от удивления открыл рот. Хёгни, заинтересовавшись тем, что могло так напугать брата, тут же вскочил и побежал навстречу. Мать застыла, разинув рот, не в силах закончить то, что она до этого говорила. Я прикрыла лицо, чтобы скрыть счастливую улыбку.
— Брат! — воскликнул Хёгни. — Ты вернулся! Ты жив!
— И добыл золото дракона! — сообщил Сигурд.
К тому времени и Гуннар опомнился и бросился навстречу. Он подбежал к Сигурду и сердечно его обнял.
— Давай же немедленно пойдем и принесем благодарственную жертву за твое возвращение! Все рассказы потом! — закричал он.
— Я буду этому рад, — сказал Сигурд, потом выступил вперед и поклонился матери.
Она подняла голову и улыбнулась, но по ее глазам я видела, что она не рассчитывала на возвращение Сигурда.
— Это хорошая весть, — сказала она без выражения. — Я приготовлю все для жертвоприношения. — Мать встала и пошла вниз по холму, на ходу подзывая слуг.
Вскоре после этого мать со слугами показалась со стороны пастбищ. Они вели хорошего толстого ягненка. Мы спустились им навстречу, а потом отправились в священную рощу недалеко от могилы отца. Я, Сигурд, мать и братья вошли в рощу, в то время как слуги остались в стороне, вытягивая шеи и толкаясь. Поскольку у нас не было времени приготовить для ягненка подобающий венок, мать послала кого-то из слуг набрать цветов недалеко от рощи. Она ловко сплела их и подоткнула под веревку, завязанную вокруг шеи ягненка. Гуннар взял другой конец веревки и подвел ягненка к каменному алтарю, стоявшему в дальнем конце рощи. Там Гуннар поклонился перед тем, как развернуться и отвести ягненка назад, ко входу в рощу. Гуннар трижды подводил его к алтарю и возвращался обратно. На четвертый раз он поднял ягненка вверх, чтобы мы все могли его видеть. Слуги начали петь. Гуторм тоже что-то напевал и счастливо раскачивался из стороны в сторону рядом со мной. Гуннар положил блеющего и брыкающегося ягненка на алтарь, а Хёгни вынул из ножен свой меч и, переводя взгляд с одного священного дерева на другое, стал говорить.
— Благодарим тебя, Воден, за возвращение нашего брата и благие дела, которые он сотворил во имя твое! Прими этого жирного ягненка в знак нашей благодарности!
Когда он вонзил нож в сердце ягненка, голоса ноющих слуг зазвучали еще громче. Тогда и мы присоединились к песне, восхваляющей Водена, глядя на то, как отходит почти видимая жизненная сила ягненка и ярко-алая кровь бежит по алтарю. Хёгни поднял вверх окровавленный меч, и мы возрадовались еще больше.
Когда последняя капля жизненной силы ягненка была принята духами, населявшими рощу, тот замер. Хёгни разрезал его и, вынув сердце, печень, легкие и внутренности — то, что Воден любит больше всего, — положил все на алтарь, рядом с тушкой. Потом он вытер кровь с рук о землю возле священных деревьев, в то время как Гуннар вынул свой меч, отрубил ягненку голову и, проткнув ее, прикрепил к самому большому дубу.
Гуннар потребовал огня, и один из слуг протолкнулся через вход в рощу с полной охапкой ветвей и поленьев. Второй шел рядом, неся факел, и вскоре перед алтарем разгорелся костер. Все это время мы пели, вознося свои голоса к Валгалле. Когда костер разгорелся, ягненка, с которого к этому времени Хёгни успел снять шкуру, положили на бревна и поджарили. Мы пели, пока он жарился и остывал. Хёгни разорвал мясо на куски и передал каждому, находившемуся в роще, а потом и слугам за ее пределами. Наши голоса, охрипшие от долгого пения, смолкли. Каждый мужчина, женщина и ребенок получил свою долю почти одновременно, поэтому голоса стихли сразу. Уставшие, но воодушевленные общением с богами, мы вкусили плоть ягненка в прохладной темной утробе рощи.
Неожиданно начался дождь, обрушившись на нас тяжелыми холодными струями. Сигурд накрыл мне и Гуторму плечи своим плащом и вытолкал нас из рощи.
Дома мы собрались вокруг очага в зале. Я чувствовала, что промерзла насквозь, и стучала зубами, хотя и сидела рядом с огнем. Потом я чихнула, еще и еще. В голове разлилась тупая ноющая боль. Почувствовав, что готова чихнуть снова, я крепко сжала губы, чтобы не осквернять день возвращения Сигурда, но сдержаться все равно не смогла.