Когда Сигурд вошел, я собралась встать и поприветствовать его, но, увидев, что его взгляд не остановился на мне, снова села на место.
— Брат, — крикнул Сигурд, с победной улыбкой обращаясь к Гуннару. — Вот Брунгильда. — Он взял валькирию под руку и подвел к Гуннару. Тот неуверенно поднялся, а Брунгильда, смеясь, склонилась перед ним в поклоне.
Даже в грубой мужской одежде, запачкавшейся в дороге, Брунгильда выглядела прекрасно. Она оказалась высокой, почти такого же роста, как Сигурд. Хотя она и была худой, ее руки и предплечья говорили о хорошей кости и силе. Ее кожа загорела, как у человека, привыкшего к жизни вне дома. На ее смуглом лице блестели, как драгоценные камни, светлые водянисто-голубые глаза. Волосы она не связывала в хвост, как женщины-гаутки, и светлые, местами белые с серебристым отливом пряди свободно падали на плечи и грудь. Босые грязные ступни были длинными и красивой формы. Я обратила внимание, что на ее руке висел сложенный плащ Сигурда.
Мне трудно описать, что я почувствовала, когда увидела Брунгильду, стоявшую рядом с Сигурдом и державшую его плащ. Наверное, я испугалась того, что поняла — меня охватило постыдное, низкое и опасное чувство. Разумеется, я ревновала с тех самых пор, как Сигурд впервые упомянул о Брунгильде. Но теперь я познала ревность во всей ее глубине. Самую ее суть, изведав которую, человек, как бы ни искал света, найдет только мрак. Я почувствовала, что повержена одним присутствием валькирии, и заплакала.
Брунгильда не могла это услышать, потому что я лила слезы беззвучно. Но взгляд ее голубых глаз на мгновение отвлекся от Гуннара и скользнул, нет, не на меня, но в мою сторону. Потом она снова посмотрела на Гуннара.
— Мне рассказывали о тебе много хорошего, — промолвила валькирия и улыбнулась чарующей улыбкой.
Гуннар, который до этого безмолвствовал, теперь стал смешно двигать губами, пытаясь ответить, но не успел он этого сделать, как Брунгильда рассмеялась. Сначала это насторожило Гуннара, потом выражение его лица изменилось, и он тоже стал хохотать. Спустя пару мгновений он уже стонал от смеха вместе с Сигурдом. Но Брунгильда внезапно замолчала и повернулась в мою сторону. Улыбка еще играла на ее губах, но глаза были холодными.
— Меня зовут Гудрун, — с трудом выдавила я хриплым от волнения голосом, поднявшись.
Она кивнула мне, но, когда снова посмотрела на меня, на лице ее не осталось и тени улыбки, а взгляд был жестким. Я же не находила в себе силы, чтобы противостоять ей, и мне стало страшно.
К счастью, тут поднялась мать и поклонилась со словами:
— Я — Кримхильда.
Брунгильда поколебалась мгновение, потом медленно наклонила голову в сторону матери. Затем она повернулась к Хёгни, который по-прежнему оставался у двери.
Ему удалось пробормотать свое имя, но всем стало понятно, что он тоже лишился дара речи от ее красоты, как и все остальные.
Гуторм, тихонько игравший со своей деревянной миской, почувствовал взгляд Брунгильды, который она бросила на мальчика после Хёгни. Он тоже глянул на нее, ринулся ко мне и всем телом прижался к моей ноге. Я ждала, пока кто-нибудь не представит его, но никто не промолвил ни слова. Как будто под испытующим взглядом валькирии все стали стыдиться Гуторма. Мы наблюдали за тем, как она смотрит на мальчика широко раскрытыми изумленными глазами, и молчание стало неловким. Вдруг Брунгильда отвернулась от него и воскликнула:
— Ну вот, я увидела вас всех. Теперь давайте есть!
Мы не привыкли к подобной дерзости, и Хёгни обменялся удивленным взглядом с матерью. Но Гуннар откинулся и от души расхохотался.
Мы не были уверены в том, что Сигурд с Брунгильдой вернутся этим вечером, поэтому мать не звала слуг, да и сейчас никто не догадался этого сделать. Так что мы сами занялись приготовлением ужина, да так быстро, будто пищи требовал сам Воден. Пока Хёгни и Гуннар собирали стол, мать металась из стороны в сторону, принося еду и кувшины с медом. Я пыталась освободиться от хватки Гуторма, но мне пришлось вместе с ним, ползущим за мной на четвереньках, отправиться за чашей для омовения и полотенцем.
Когда все было готово, Гуннар повернулся к Сигурду и сказал:
— Мы должны извиниться перед тобой, брат. Мы ждали тебя вчера и, позвав своих свободных людей, накрыли богатый стол. Когда ты не пришел, мы съели все, потому что не хотели отсылать бургундов домой голодными. Хёгни и мне сегодня не везло в охоте, и поэтому теперь мы можем предложить только холодное мясо, вчерашний хлеб и нашу скромную компанию. — Блеск в глазах Гуннара ясно говорил, что все его так называемое извинение было ничем иным, как хитрой попыткой заставить Сигурда объяснить причину своего опоздания.
Не знаю, понял ли это Сигурд, но он помолчал немного, затем хлопнул Гуннара по спине и сказал:
— Этого хватит, брат.
Я направлялась к Хёгни, а он — ко мне, когда заговоры Гуннар. И мы оба замерли, чтобы послушать ответ Сигурда. Теперь же я снова вернулась к своей работе, и, когда Хёгни закончил мыть руки, я обернулась к Брунгильде. Я не решалась поднять на нее глаза, боясь снова проявить слабость. Но к моему удивлению, когда я мельком глянула на нее, то заметила озадаченное выражение на ее красивом лице. Она бросала недоуменный взгляд то на чашу, то на меня, будто никогда до этого не видала ничего подобного. Растерянность валькирии не ускользнула от внимания Сигурда, по-прежнему находившегося рядом с ней. И он подошел к чаше сам, чтобы окунуть в нее руки. Омыв их, Сигурд вытер руки сухой тряпицей, которую вернул мне на руку. Потом он нежно взял свой плащ у Брунгильды, и глаза их встретились. Они улыбнулись друг другу. Потом, не спрашивая у Гуннара, где ей сесть, Брунгильда перешагнула скамью и устроилась на месте, которое выбрала для себя сама.
Только когда она уселась к нам спиной, Сигурд наконец посмотрел на меня.
— Любовь моя, — прошептал он.
Но валькирия, похоже, услышала его, потому что тут же обернулась и стала блуждать по комнате своими голубыми глазами, разыскивая нас. Я не могла отвести взгляд от Брунгильды, даже когда она села ко мне спиной. Потом я попыталась обратиться к Сигурду с приветствием, но обнаружила, что его уже нет рядом.
Многие мужчины поднимали рога для питья в нашем доме, но мало кто делал это с такой частотой и удовольствием, как валькирия в тот вечер. Еще более удивительным оказался ее аппетит. Она съела все, что было на столе перед ней, и стала искать чего-нибудь еще. И все это время она смеялась, находя самые простые слова смешными. Вскоре мои братья принялись соревноваться друг с другом в том, кто знает больше смешных историй. Гуннар поведал, как обвел вокруг пальца римских сборщиков податей, укрыв от них целую бочку вина. Тогда Хёгни сказал, что это он надоумил Гуннара сделать вид, что бочка пуста, чтобы сохранить вино для себя. Потом Гуннар заявил, что перелил вино из бочки в другой сосуд еще до того, как до него добрался Хёгни. Сигурд тоже не остался в стороне. По его версии римляне привезли две бочки вина, но бургундам предложили лишь одну. Вторую же, припрятанную римлянами для себя, Сигурд выкрал и спрятал, в то время как ее хозяева в нашем доме распивали содержимое первой бочки. Как же они смеялись над глупостью, которую несли!
— Из какого ты племени? — спросила мать, и ее голос, внезапно прервавший смех, прозвучал как-то даже угрожающе.
Брунгильда глянула на Сигурда, и он ей ободряюще улыбнулся.
— Ни из какого, — весело ответила она. — Меня разлучили с родителями, когда я была совсем маленькой.
— Но где ты выросла? — не унималась мать.
— Везде понемножку, — отмахнулась Брунгильда и снова громко рассмеялась. И будто бы это «везде понемножку» было самым остроумным высказыванием, которое братья когда-либо слышали, они стали хохотать вместе с ней. Сигурду шутка тоже пришлась по вкусу.