Теперь меня больше всего беспокоило пренебрежение, которое мои братья выказывали Сигурду. Однажды утром я проснулась, полная решимости побеседовать об этом с братьями. Я не собиралась откровенничать с ними, а желала лишь выведать причину перемены их отношения к побратиму. Еще я надеялась услышать признание Гуннара о том, как он боится, что Брунгильда любит Сигурда, — чтобы я, ради его же блага, могла разубедить в этом брата.
Меня ничто не держало в доме. Я была свободна уйти, куда мне хотелось. В то утро мать почувствовала себя неважно и решила полежать, пока ей не станет лучше. Гуторм, которому редко выпадала возможность понежиться в объятиях матери, с радостью остался с ней. Шепотом, чтобы не разбудить Брунгильду, я сказала матери, что с радостью сделаю и свою, и ее работу, но позже, а сейчас хочу побыть в одиночестве. Она грустно посмотрела на меня и кивнула.
К тому времени братья уже должны были вернуться с охоты. Я решила их встретить. В лесу они ходили разными тропами, но возвращались всегда одним путем. Проходя мимо Сигурда, я поприветствовала его, и он оставил свою работу, чтобы обернуться и улыбнуться мне. В эти дни его улыбка выглядела как-то жалко, и я думала, что виной тому наша с ним скорая свадьба. Если бы Гуннар не спешил так жениться на Брунгильде, я бы освободила Сигурда от обязательств передо мной, чтобы он женился на валькирии сам.
Южная часть леса использовалась только для охоты, и я раньше там не бывала. Братья говорили мне, что в той стороне есть зыбучие пески, но я считала, что буду в безопасности, если не стану сходить с тропинки. Что же касалось волков и другого зверья, то я старалась об этом не думать. Убеждала себя в том, что я всего лишь маленькое пугливое существо, как сказал обо мне Сигурд, и на самом деле никаких опасностей нет. Эти мысли поддерживали меня до тех пор, пока тропинка не кончилась.
Я села на камень и напомнила себе, что Брунгильда всегда бродила в одиночестве. Мне казалось, что ее бесстрашие и было одним из тех качеств, за которые ее полюбил Сигурд. Правда, она обладала оберегавшим ее Даром. Я вслушивалась изо всех сил, стараясь различить стук копыт коней моих братьев, но улавливала лишь ветер, шевеливший кроны деревьев. Шло время, и я начала беспокоиться.
Я предположила, что есть и другой путь, пусть и не такой явный, как тот, что привел меня сюда, на поляну с голубикой. Тропинка уходила куда-то дальше, в глубь леса. Я немного подумала, потом отломила несколько веточек с начавшей засыхать ягодой, и направилась по тропинке в лес, рассыпая ягоды по пути, чтобы найти дорогу обратно. Когда ягоды закончились, я снова села. Пока я ждала, надеясь набраться храбрости, чтобы идти дальше, до меня донеслись голоса, которых я так ждала.
Однако мне не хотелось звать братьев и обнаруживать свое присутствие до тех пор, пока не буду уверена в том, что голоса принадлежат именно им. Пока же завывания ветра не давали мне такой уверенности. Я встала и пошла меж деревьев, молясь о том, чтобы не наткнуться на воров или снежных великанов. Но вскоре я разглядела вдалеке коней моих братьев, а затем и их самих, сидящих бок о бок на большом камне. Нас разделяли густые заросли, но я увидела, что лица их были мрачны, и мне подумалось: может, не стоит подходить к ним сейчас с разговорами. К тому же вряд ли они поверят, что я зашла так далеко одна, без коня и оружия, только для того, чтобы побеседовать. Вся моя идея показалась мне бессмысленной, но пока я решала, что же делать дальше, до меня донесся голос Гуннара, он произнес имя Сигурда. Я испугалась, что, заметив меня, они подумают, будто я подслушиваю, и опустилась на колени. И тут же поняла, что узнать, о чем они говорят, мне не помешает. Я поползла между деревьями и остановилась лишь тогда, когда стала хорошо различать их голоса. В ужасе от того, что меня могут обнаружить, я затаила дыхание.
— Мне это тоже часто снится, — говорил Хёгни. — Достаточно одного этого меча, — если он действительно так хорош, как Сигурд его описал, — чтобы защитить нас от римских мытарей, когда они придут в следующий раз. Но мы за все это время даже не раскопали это место, чтобы посмотреть, есть ли там золото, — и он резко засмеялся. — Зная Сигурда, ты должен понимать, что всегда есть шанс…
— Я об этом и говорю, — перебил его Гуннар. — Этот парень — любитель приукрасить. Ну что, раскопаем и посмотрим? Он уже давно мог бы предложить нам это сделать.
— Что? Мы кто, воры? Держи себя в руках. Ты должен совладать с собой, потому что все бургунды берут с тебя пример. А если тебя поймают?! Да ты и так увидишь сокровище, когда Сигурд и Гудрун поженятся.
— Ну да, только боюсь, это будет лишь ничтожная его часть.
Хёгни пожал плечами.
— Не надо так думать. Может, он и развратник, но он никогда не был скупым.
— Не согласен… насчет его щедрости. Вряд ли он теперь заплатит за Гудрун хороший выкуп.
Хёгни рассмеялся.
— Опять за свое? Похоже, мы все время говорим об одном и том же.
— А ты не хитри. Хоть ты и прикидываешься таким же невинным, как Бальдр, мысли у тебя те же, что и у меня.
— Страсть к валькирии лишила тебя разума. И озлобила воображение.
— Вот только не надо про разум и недобрые мысли. Ты видел, как он на нее смотрит?
— Я тоже на нее сморю. И что с того?
Они немного помолчали, пока Гуннар обдумывал сказанное. Затем он заговорил хрипло и так тихо, что мне пришлось напрягать все силы, чтобы его расслышать.
— Мы больше не мужчины. Погибни мы в ночь урагана, то оказались бы в Хеле, рядом с женщинами. Боги любят тех, кто берет от жизни то, что хочет, как сказала Брунгильда. А она знает богов. Мы должны подготовиться к битве с врагами, как подобает мужчинам. Что хорошего, если бургундское королевство воспрянет из пепла, но люди станут говорить о нем как о королевстве, состоящем из одних женщин?
Хёгни снова рассмеялся.
— И с кем же ты собираешься биться, Гуннар? С гуннами? Римлянами? Сначала тебе придется сразиться с франками, если ты лишишь жизни одного из них. А пока они — наши единственные верные союзники.
— Но если мы сумеем доказать им, что у нас были причины… Время пришло, говорю тебе. У нас есть такая возможность. Не будем же по-женски прятаться от нее! Ты недальновиден и не знаешь мира, брат. Ты как червь, который ползет целый день по земле и не видит, что творится за ближайшим листом. Что такое жизнь одного человека по сравнению с будущим целого народа?
— Человек, о котором ты говоришь, — твой побратим. И у тебя нет доказательств того, что он нарушил…
— Нет? Подними голову и посмотри на верхушки деревьев!
— Ну, я поднял голову. И вижу, что ты — всего лишь мечтатель. Ты говоришь так, как говорил, когда мы были мальчишками. Это золото ничего не изменит. Его слишком мало. Золото привезли сюда на одной лошади. Да, конечно, с его помощью можно выкупить кого-то из наших слуг в следующем году, но что будет через год после этого? А дальше? В конце концов мы станем такими же, как сейчас: небольшим племенем, окруженным империями. У нас нет иного выбора: мы должны продолжать жить, как раньше: сеять и собирать урожай, рожать детей и надеяться на то, что наше будущее станет лучше настоящего.
— Червь! Неужели тебя не тяготит, что сейчас мы способны одолеть разве что дикого кабана? Что мы проводим вечера как женщины, беседуя о домашних заботах? Неужели тебя устраивает такая жизнь?
— Я счастлив быть таким, какой есть. Я — семя, из которого в будущем…
Гуннар схватил Хёгни за плечо и резко встряхнул.
— На этот раз боги на нашей стороне. Таких ураганов еще никогда не бывало! Да это же ураган внутри урагана! Боги устроили его возле нашего порога, чтобы показать, что пришло наше время. И если мы выступим вперед, то они поведут нас, мы получим их защиту! Станешь ли ты отрицать, что боги хотели нам что-то сказать?
Хёгни высвободился из его хватки.
— Признаюсь, меня это озадачило.
— Ну?
— Все равно нельзя нарушать кровную клятву без веской причины.
Гуннар резко всплеснул руками.
— Да есть у меня причина. Именно это я и пытаюсь тебе объяснить! Неужели ты думаешь, что я способен нарушить такую клятву просто так?