Но Аттила не сводил с него горящего взгляда.
Этот случай насторожил меня, потому что я хорошо помнила, как ничего не значащее замечание пробудило моего отца ото сна. И действительно, на следующий вечер Аттила пустил по кругу чашу с вином и впервые после возвращения из похода держал речь.
— Может быть, мы слишком серьезно отнеслись к этому случаю с Аэцием и гаутами, — сказал он. — Да, мы потеряли много бойцов, но их сыновья уже подрастают и горят желанием сразиться за Аттилу, в этом я не сомневаюсь. Вероятно, Аэций считает, что мы теперь у него в долгу. Может быть, нам стоит отправить ему письмо, в котором мы подтвердим это.
Военачальники и сыновья Аттилы навострили уши, чтобы слушать дальше, но в тот вечер больше ничего не было сказано. На следующий день Аттила долго говорил о Западной империи. А вскоре после этого гунны выступили снова.
На сей раз я уже не размышляла о том, что может случиться с Аттилой или Эдеко. Мне было достаточно знать, что они ушли. Аттила оставил в городе нескольких охранников, так что возле моей хижины постоянно был один из них. К тому же в городе находилось много воинов, слишком тяжело раненных в прошлом походе, чтобы оправиться к новому. В любом случае, я не хотела выходить из дома. Теперь, когда мне не нужно было прилагать усилия, чтобы не выплеснуть наружу ненависть к Аттиле, я наконец-то могла оплакать своих братьев. И я их оплакала, а вместе с ними и остальных бургундов, погибших на поле боя.
Как странно было понимать, что мой заговор вместо смерти Аттиле принес гибель моим братьям. Стоило мне об этом подумать, как разум мой становился бессильным, и я никак не могла вспомнить, какая последовательность событий к этому привела. Я оставалась уверена лишь в одном: я совершила роковую ошибку, отправившись в Паннонию. Бургундам было бы гораздо лучше, останься я дома, чтобы растить свое дитя. Я размышляла о прошлом, о том, как мой разговор с Брунгильдой повлиял на судьбу Сигурда, и чувствовала себя еще более проклятой, чем меч войны. И день за днем, сидя без движения, подобно Аттиле, я уже собиралась лишить себя жизни, чтобы тем самым положить конец проклятью. Только память о Сагарии удерживала меня от этого шага. Я так сильно ее любила, что мне не хотелось делать того, чего она бы не одобрила. Конечно, я понимала, что она не согласилась бы и с необходимостью убить Аттилу, но этого уже не изменить. Если бы я прислушалась к тому, что она говорила мне в моих коротких снах, то все, ради чего я пришла в Паннонию, оказалось бы напрасным. И мои страдания, и смерть братьев. Только убив Аттилу, я могла оправдать все то, что натворила, и потому, когда Сагария непрошенной гостьей приходила в мои сны, я просила римлянку придержать свои суждения.
Однажды вечером девочка-гуннка принесла мне ужин. Я хотела ее поприветствовать, но мне удалось лишь разлепить губы. Девочка смотрела на меня с такой жалостью, что сердце мое чуть не разорвалось на части. Потом она вдруг улыбнулась и, оглянувшись назад и удостоверившись в том, что охранник слишком далеко, чтобы ее услышать, сказала:
— У меня есть новости. Сегодня был гонец, Аттила скоро возвращается.
По ее виду я поняла, что девочка решила поделиться этими новостями только для того, чтобы приободрить меня. Когда-то я дала ей повод думать, что меня интересовало все, что было связано с Аттилой и его людьми. Я заставила себя улыбнуться. У меня и в самом деле появился повод для радости, потому что Аттила отсутствовал слишком мало, чтобы успеть развязать войну, не говоря уже о захвате Западной империи. Но душа моя оставалась глуха. Я понимала одно: закончилось время плача, пора снова думать о яде в чаше Аттилы.
Гунны вошли в город ночью, тихо. Празднеств опять не было. Поэтому я удивилась, заметив на следующий вечер, что Аттила выглядит довольным. Второй раз я поразилась, когда встретила Эдеко и осознала, что мое презрение к нему за это время ничуть не уменьшилось. Но ради того, чтобы почтить Сагарию хотя бы в малом, я попыталась его простить, понимая, что он не мог поступить иначе.
В тот вечер я не прислушивалась к разговорам за ужином, но мне довелось оказаться рядом с Аттилой, когда он произнес:
— Пусть Аэций и Валентин думают, что это слова их Папы заставили нас повернуть. Мы сохранили многих воинов, убравшись оттуда до прихода чумы. Чума — наш союзник. Теперь она будет действовать на нашей стороне, забирая у врагов столько жизней, сколько забрали бы мы. Только мы при этом не будем рисковать. Аттила подождет. А когда чума закончит свою работу и живые станут оплакивать и подсчитывать мертвых, мы придем опять. Теперь мне стало все ясно. Прошлой ночью я видел сон, в котором все это предстало перед моими глазами. Как только спадет мор, я сделаю Гонорию своей женой и потребую половину Западной империи. А пока мы займемся Восточной империей. После того как я разыграл Папу, дав ему сладкие обещания, Аэций не посмеет прибегнуть к помощи Маркиана.
Аттила засмеялся и кивнул своим людям. И хотя я заметила несколько недоуменных взглядов во время речи Аттилы, гунны все равно смеялись и кивали ему в ответ. Тут Аттила внезапно выпрямился и застыл, сжав кулак, готовый ударить себя в грудь.
— Я — Аттила! — прорычал он. — Меч войны не зря послан мне богами! Мне! Не Валентину! Не Маркиану! И пусть никто об этом не забывает! — С этими словами он опустил кулак и посмотрел на свой поднос. Когда Аттила снова поднял взгляд, выражение его лица уже смягчилось. — А теперь ешьте. И уходите, — добавил он уже спокойнее. — Сегодня мне еще надо составить письмо Маркиану.
Подвинув к себе поднос, Аттила стал ковыряться в мясе. Но спустя мгновение добавил с набитым ртом:
— И пусть никто не говорит об этом ни слова, пока я не позволю.
Орест машинально повернулся и посмотрел на меня и Эару, разливавших вино прямо за его спиной.
Аттила торопливо проглотил еду и рассмеялся.
— Тебя что, беспокоит преданность моей сестры и той, кто вскоре станет моей женой, Орест?
Я невольно взглянула на Эару и увидела, что она тоже смотрит на меня. Выходит, Эара — сестра Аттилы. И тут я поняла, что она ненавидит его так же сильно, как я.
Однажды днем я услышала у входа в свою хижину:
— Больше можешь не приходить. Сегодня она выходит замуж за Аттилу.
Я тут же села, решив, что сплю и мне снится сон, и стала ждать, пока у меня в голове прояснится. Спустя мгновение завеса при входе отдернулась, и на пороге появился Эдеко. Он выглядел так, будто хотел сказать мне многое и не знал, с чего начать.
— Я слышала, — произнесла я, чтобы не заставлять его повторяться.
Он обернулся, чтобы убедиться в том, что охранник уехал.
— Ты должна торопиться, — воскликнул он. — Мне приказано отправить тебя с охранником в купальню, чтобы ты подготовилась. Но сейчас Аттила встречается с сыновьями и воинами, которые завтра вместе с ним выступят в поход на Восточную империю. Я рискую, но надеюсь, что никто не заметит меня и не скажет потом: «Я видел, как Эдеко отводил гаутку в купальню».
Я вскочила.
— Глупец! Как смеешь ты сейчас заново пробуждать его подозрения?
— Гудрун, — начал он. — Я только хотел сам принести тебе эту новость и успеть сказать кое-что перед тем…
— И ты подумал, что я рада буду тебя видеть?
Взгляд Эдеко стал жестким.
— Я допустил ошибку, — сказал он сдержанно. — Но сейчас уже поздно. Торопись, Гудрун.
— Больше никогда не называй меня по имени, — резко бросила я.
Эдеко поднял голову.
— Прости. Как только мы дойдем до купальни, я поручу тебя охраннику. Я лишь подумал…
— Довольно, — сказала я и вышла из хижины.
Я шагала так быстро, что Эдеко пришлось поторопиться сесть на своего коня, чтобы успеть за мной. Когда он догнал меня, я бросила ему через плечо:
— Вы никуда завтра не пойдете. К завтрашнему утру он будет мертв. — И улыбнулась, когда услышала, как у него сбилось дыхание.
— Что ты вбила себе в голову? — спросил он. — Мы попытались и потерпели поражение. Теперь ты должна выйти за него замуж. В будущем у нас будет достаточно времени, чтобы…