У меня не было сил, чтобы ответить на его чувства, и я пробормотала:
— Я никогда не отыщу дорогу домой.
— Ты должна была об этом подумать, когда оставляла следы! — крикнул он. — Когда решалась…
— Какие следы? — спросила я.
Он взглянул на меня с насмешкой.
— Я только что был в спальне Аттилы. Пошел посмотреть на место, где он сделал последний вдох, и подумать, какую роль я в этом сыграл. Там было два охранника, и пока я находился в спальне, один из них нашел две чаши для вина, рядом с обувью Аттилы. «Что это?» — спросил он, заметив, что одна пуста, а вторая — полная. Потом он поднес к губам ту, что была полна, и пал замертво спустя мгновение. Я бы убил второго, но тут вошел Онегиз. Мне пришлось сказать ему: «Похоже, гаутка все-таки убила Аттилу. Вино отравлено». Онегиз велел мне и охраннику, оставшемуся в свидетелях, не говорить никому ни слова до похорон. «Не хочу осквернять его похороны таким позором! Быть убитым женщиной! Гауткой! Когда все закончится, мы прикончим ее, но никто не должен знать правды!»
Я уставилась на Эдеко в изумлении.
— Но этого не может быть! Отравленной была лишь одна чаша, и он… — но, уже произнося эти слова, я снова увидела, как Аттила жует свои финики, обсасывает косточки, смеется, плюет их на пол, а потом начинает задыхаться, когда я сказала ему то, что должно было сделать его смерть мучительной. — Ты должен пойти со мной! — воскликнула я. — Ты отпустил стража! Онегиз узнает и…
— Страж, которого я отпустил, не доживет до разговора с Онегизом. Это его топор. Все будет выглядеть так, будто ты убежала из-под караула, и, боясь гнева сыновей Аттилы, страж наложил на себя руки.
— Пощади его, идем со мной, молю тебя! Мы сможем мирно жить в землях моих братьев. У меня есть дочь. Я научу тебя жизни гаутов, и ты снова станешь одним из нас. Я помогу тебе забыть, какую роль ты играл во всем этом. Я вижу, как это мучает тебя сейчас, когда все кончено.
— Ты заставишь меня сажать зерно и пасти скот, Гудрун? Мужчинам, привыкшим к роскоши, трудно расстаться с ней. Я должен остаться здесь. Только здесь я могу подготовить сыновей к той судьбе, которую ты разглядела в своем видении.
Думая лишь о том, что Эдеко должен бежать со мной, я уже открыла рот, чтобы признаться, что мое видение ложь, но Эдеко добавил:
— Это все, что осталось мне теперь. Если бы не это, то все, что я пережил, было бы напрасно.
Я тут же закрыла рот, но Эдеко продолжал смотреть на меня, будто призывая спорить с ним. Его пальцы, сжимавшие древко топора, побелели.
— Одоакр будет процветать, — прошептала я, наконец, и Эдеко расслабился. Но когда я встала на цыпочки и поцеловала его щеку, напряжение вернулось снова, и Эдеко отвернулся от меня. Я помедлила еще немного.
Потом побежала. Добравшись до пролома в ограде, я еще раз оглянулась, чтобы бросить на Эдеко прощальный взгляд. Мне показалось, что ничего страшнее я раньше не видела: гаут, покрытый шрамами гуннов, с окровавленным лицом и пустыми глазами. Он не хотел смотреть на меня. Тогда я ринулась дальше. Я молилась всем богам, которые теперь, должно быть, меня слышали, о том, чтобы они утешили Эдеко и принесли его сыновьям заслуженную награду.
Эпилог
Гудрун скиталась целый год, но, в конце концов, нашла свой дом. И к тому времени не осталось ни одного гаута, который не знал бы, что империя гуннов, разделенная между сыновьями Аттилы, потеряла свою силу и начала разрушаться.
Гудрун отчаянно тосковала по Эдеко и часто размышляла о том, как могла бы сложиться их совместная жизнь. Но все же она была счастлива. Вместе с Сунхильдой и своей матерью Гудрун растила дочь в землях бургундов. У Хёгни и Гуннара успели родиться пятеро наследников, поэтому вера Гудрун в возрождение бургундского королевства воспряла с новой силой. В то же время ее народ приобрел навыки письма, которым Гудрун быстро научилась. Она умерла в мире, вскоре после завершения повествования о смерти Сигурда, о своем исцелении в землях франков и заключении в городе Аттилы.
К сожалению, Гудрун не дожила нескольких лет до победоносного похода Одоакра, сына Эдеко, на Западную империю. Одоакр стал первым императором из варваров. Это событие завершило падение Рима.
Примечание автора
Роман основан на песнях о Сигурде и Гудрун, известных читателю по «Старшей Эдде», и на истории германских и гуннских племен периода правления Аттилы. Легенды и история часто переплетаются друг с другом, а там, где этой связи недоставало, я взяла на себя смелость ее создать.
Послесловие редакции
Дорогой читатель!
Как и вы, мы с удовольствием прочитали роман Джоан Швейгарт, а, перевернув последнюю страницу, как и вы, наверное, задумались о том, что же именно автор взяла из исторических источников, а что додумала сама. Чтобы облегчить вам поиск, мы приводим ниже краткий исторический комментарий к «Песне о Нибелунгах» и краткое содержание этого произведения, откуда взяты все персонажи романа.
«Песнь о Нибелунгах» — история произведения
«Песнь о Нибелунгах» дошла до нас в десяти рукописях XIII–XVI веков и многих отрывках.
В новое время она стала известна с середины XVIII века: в 1757 году Бодмер издал последнюю часть Нибелунгов вместе с так называемой Жалобой (Klage) — небольшой лирической поэмой, написанной двустишиями и повествующей о том, как Этцель, Дитрих с Гильдебрандом, семья и люди Рюдигера и другие оплакивали павших (Chrimhildens Bache и die Klage, Zwei Heldengedichte etc., Цюрих). В 1782 году К.Г.Мюллер (Myller) издал полный текст Нибелунгов, но без всякой попытки к ученой критике и разбору. С начала XIX столетия появляются характеристики и разборы поэмы; один из переводчиков, Ф. Д. Гаген, уже в 1810 году стремится дать критическое ее издание, с разночтениями.
Честь первого строго научного исследования нибелунгов принадлежит К. Лахману. Горячий приверженец теории Вольфа в гомеровском вопросе, убежденный, что народные песни сами по себе — верх художественности, что их портят и разбавляют водой поздние поэты-собиратели, Лахман задался мыслью отделить в Нибелунгах подлинные песни от позднейших добавлений. Материалом для этого послужил тщательный анализ текста Нибелунгов. Из трех древнейших (XIII века) пергаментных рукописей каждая представляет особую редакцию: одна (гогенемская, ныне мюнхенская, — А) значительно короче всех других; другая (санкт-галленская, — В; в ней, как и в А, поэма называется Der Nibelunge Not — «Горе Нибелунгов»), к которой примыкает большинство рукописей позднейших и которая поэтому может считаться вульгарной, стоит в этом отношении посредине; третья (прежде тоже гогенемская, ныне в Донауэшингене, — С, Der Nibelunge Lied — «Песнь о Нибелунгах») представляет текст наиболее пространный. Лахман заключает, что А ближе всего к песням, а В и С — ее позднейшие распространения. С помощью приемов, несомненно остроумных, но иногда искусственных, из 2316 строф рукописи А он выбрасывает 745, а остальные 1571 разделяет на 20 песен, которые, по его убеждению, явились на свет между 1190 и 1210 годами (все остальные переделки, до С включительно, произошли в последующее десятилетие). Так как Лахман в то же время разъяснил основу поэмы и определил ее отношение к скандинавским сказаниям о Нифлунгах, то его выводы до 50-х годов считались общепринятыми.
Но в 1851 году обратили внимание на курьезное обстоятельство, скрытое Лахманом: число строф в каждой песне оказалось делимым на 7 — а он был известен как сторонник гептад, в своих работах по истории греческой поэзии. В 1854 году против теории Лахмана выступили независимо друг от друга два германиста: Гольцман (Untersuchungen ueber das Nibelungenlied) и Царнке (Zur Nibelungenfrage). Они отвергли возможность механически соединенных народных песен и пришли к заключению, что С ближе всех к оригиналу, а В и A — его сокращения. Разгоралась полемика (имевшая, кроме специального, весьма важное общее значение: речь шла об участии личности в создании памятников народной поэзии), так как на защиту теории Лахмана выступил его ученик Мюлленгоф (Zur Geschichte das Nibelunge па ôt, 1855).