— Этот берег? — с благоговейным ужасом спросила Имогена,
— Да. И эти волны, и эти пальмы, и каждый камень на этом берегу, и этот очерк белых, дальних скал. И когда я увидел тебя, о Имогена, тебя на этом берегу моих сладких снов, пророческих снов, я понял, что это — ты, что в тебя переселилась её чистая, светлая душа, и наполнила тебя своею дивною прелестью. И вот, час свидания настал, Имогена, моя Имогена, — и мы вновь узнали друг друга, потому что на небесах наши души сочетал неразрывным союзом праведный Бог.
— Танкред! — тихо воскликнула Имогена.
Сладостный восторг пьянил её простодушное сознание. Огни восхищения пронизали её невинное тело. Она доверчиво и нежно прижалась к Танкреду.
Торжество достигаемой победы и любви, творимой по воле, наполнило душу Танкреда, — опять восторг творимого счастия пламенел в душе этого неутомимого искателя любви. Но, им самим вызванные, овладели его душою нежность и умиление, и, наивные, как девочки, мешали грубому торжеству страсти.
Невинны были их поцелуи, и сладким забвением покрытый, отошёл от их взоров вечерний, тихий мир земли.
Глава пятидесятая
Танкред и Имогена стали видеться часто, всегда тайком, в местах уединенных. Случались с ними при этом приключения, довольно опасные для Имогены. Не раз уже Имогена близка была к тому, чтобы возбудить подозрения старого отца. Но с утончённою хитростью, которая свойственна юной влюблённости, она постоянно умела находить правдоподобные объяснения для своих частых отлучек и опаздываний. Переживаемые ею теперь страхи и опасности придавали острую, ещё неизведанную дотоле прелесть её жизни.
Так сладко и жутко было отдаться возлюбленному! И жизнь её тогда разделилась между новою тоскою стыда и раскаяния и новою радостью страсти.
Имогена была у исповеди, и каялась со слезами искреннего раскаяния. Её духовник, пожилой иезуит, человек жестокий и сладострастный, наложил на неё тяжёлую епитимию. Но не требовал от неё, чтобы она забыла свою грешную любовь. После иезуитской дисциплины Имогена долго стояла на коленях на каменном, холодном полу капеллы, и радовалась тому, что её любовь не отнята от неё.
И грешила опять, и каялась снова, радуя иезуита послушанием в исполнении всех налагаемых им на неё покаянных упражнений.
В голове маркизы Элеоноры Аринас зрели тёмные, опасные, коварные планы. Она давно уже взвешивала в уме, выгодно или невыгодно для неё будет вызвать ссору королевы Ортруды с принцем Танкредом, открыть королеве измены Танкреда и его преступные замыслы. И решила, что скорее это будет выгодно: ускорить назревающие события, и заставить Танкреда действовать решительно. Элеоноре казалось, что взбалмошная Маргарита Камаи как нельзя лучше годится для этой цели. Элеонора осторожно наводила Маргариту на мысль, о том, что у Танкреда есть новая любовница, и что это — графиня Имогена Мелладо.
Впрочем, Маргарита и сама сумела выследить новую страсть Танкреда. Бешеная жажда мести зажглась в ней. Она стала распускать в обществе слухи о связи Танкреда с Имогеною. При встречах с Имогеною она говорила ей колкости, издевалась над застенчивою девушкою, чуть не доводила её до слёз.
Однажды Маргарита приехала к Имогене. Произошла тяжёлая сцена. Маргарита сказала прямо:
— Графиня Имогена, я знаю всё. Не отпирайтесь. Вы — любовница принца Танкреда.
Имогена вспыхнула.
— Я… Что вы говорите? — растерянно лепетала она.
— Оставьте его, — говорила Маргарита, — или вам будет худо. Я ни перед чем не остановлюсь. Все узнают ваш позор.
Сыпала угрозы за угрозами. Потом от угроз перешла к униженным мольбам. Рассказывала, как она любит Танкреда. Как он любил её.
Имогена плакала, и не знала, что говорить, что делать. Отчаяние и ужас владели ею.
В эту ночь она не заснула ни на минуту, и плакала, плакала. Но когда пришёл час идти на свидание с Танкредом, пошла. Притворялась весёлою, чтобы Танкред не догадался. И сама ему ничего не сказала.
Маргарита решилась нажаловаться на принца Танкреда королеве Ортруде. Сама додумалась в ревниво-бессонные ночи, и коварные внушения Элеоноры помогли, ободрили, дали силы не отступить перед осуществлением этой мысли. Написала королеве письмо с просьбою принять.
Ортруда прочитала это письмо медленно и внимательно. Какое-то острое предчувствие пронизало её. Графиня Маргарита Камаи всегда была неприятна Ортруде. Но не было никакой причины отказать ей в приеме. Хотя и с большою неохотою, Ортруда всё-таки назначила день и час приема.
Маргарита надела установленный наряд. Тщательно осмотрела себя в зеркало, и осталась довольна своим матово-бледным лицом и горящими чёрными глазами.
И вот королева Ортруда и Маргарита остались одни. Маргарита была смущена и взволнована больше, чем ожидала. Здесь, в старом королевском замке, перед лицом любезной Ортруды, — которую она так долго обманывала, — её вдруг охватил мистический, от древних поколений наследственно перешедший благоговейный страх, внушаемый носителями высокой власти. Этого страха Маргарита не могла преодолеть. Руки её, красивые на белом шелке платья, робко, как у девочки, дрожали.
Маргарита лепетала несвязно, сбивчиво, называя имена Танкреда, Сабины, Элеоноры. И сначала нельзя было понять, что она хочет сказать. Наконец Ортруда поняла, что она говорит о любовных похождениях Танкреда. То, о чём уже слышала Ортруда, о чём она и сама догадывалась, не придавая этому большого значения, охотно готовая всё это извинить. Какие-то мимолётные связи с продажными, полупродажными и готовыми продаться женщинами.
Ортруда сказала брезгливо:
— К чему мне знать все эти приключения! Пока мы очень юны, мы ждём от наших возлюбленных чуть ли не ангельских совершенств. Но я — не девочка.
Но Маргарита продолжала, — и вот Ортруда слышит что-то новое. О невинных. О девах. Об отчаянии опозоренных семейств. Об Имогене Мелладо.
— Вы говорите неправду, графиня! — гневно сказала Ортруда. — Уйдите от меня. Я вам не верю. Не хочу и не могу верить.
Маргарита бросилась к ногам Ортруды. Рыдая, говорила:
— Государыня, ради Бога, выслушайте меня. Вы должны мне поверить! Спасением моей души клянусь, что я сказала правду.
— Уйдите! — повторила Ортруда.
— Вы мне поверите, ваше величество! — восклицала Маргарита.
— Никогда! — решительно сказала Ортруда.
Маргарита встала. Посмотрела прямо в лицо Ортруде. На её губах пробежала дерзкая улыбка. Маргарита сказала:
— Государыня, не верность к вам заставляет меня говорить вам это, а иное чувство. О, я — гадкая, презренная!
— К чему такое самоунижение! — презрительно сказала Ортруда.
Маргарита заплакала. Продолжала:
— Не верность, о, нет, — ревность, ревность привела меня к вашим ногам. Ревность измучила меня, — поймите, государыня, — ревность!
Бешеным криком вырвалось это слово из груди рыдающей Маргариты.
— Что вы говорите, безумная женщина! — воскликнула Ортруда.
— Я была любовницею принца Танкреда, — тихо, но решительно сказала Маргарита.
— Неправда! — с ужасом сказала Ортруда.
Маргарита засмеялась. Жутким казался этот внезапный переход от слёз и рыданий к смеху. Бледное до синевы лицо Маргариты дрожало мелкими судорогами. Страх и торжество изображались на нём в странном, безобразном смешении. Дрожащими руками она вытащила из-за ворота своего белого платья связку писем. Протянула их Ортруде. Сказала:
— Почерк, знакомый вашему величеству.
И опять слёзы хлынули из её глаз.
Ортруда торопливо читала письма. И было страшно, и было стыдно. Маргарита Камаи, эта пустая, болтливая, неумная женщина! Ей расточал Танкред эти нежные слова!
Ортруда бросила недочитанные письма на стол. Глядя на Маргариту гневными глазами, она говорила задыхающимся голосом:
— О, как счастливы простые женщины! Отчего я — не рыночная торговка! Отчего я не могу избить вас, бить, кусать, царапать! А, вы — моя соперница! И даже бранного слова я не смею сказать вам, ужасная женщина, вам, с которою я делила, сама того не зная, ласки моего Танкреда. О, что мне теперь до того, что я — королева!