Глава VI
FIESTA LA NATIVIDAD
Мы вернулись в Лас Крусес вскоре после полудня и обнаружили, что фиеста уже в полном разгаре. «Гонка за быком», «петушиный бой», состязание всадников и другие национальные виды спорта проводились на обширной равнине вблизи каса гранде; здесь был воздвигнут большой навес, украшенный гирляндами цветов и ветвями вечнозеленых растений. Ибо, хотя наступило Рождество, Коагуила расположена в районе, где растут пальмы, и воздух был теплый, как весной на севере. Собралось очень много народу — короче, все, кто жил в округе в двадцать миль: вакерос, ранчерос и тому подобное, встречались и представители высшего класса — хасиенадос. Женщины были представлены смуглыми девушками, одетыми в лучшие платья; среди них встречались настоящие красавицы. Воздух был полон звуками музыки, гитарными аккордами; джарана[41] смешивались с веселыми голосами, песнями и смехом.
При нашем появлении все смолкли. Тигреро, отправившись к приятелям, рассказал, что мы с вершины Серро Энкантадо видели индейских бравос. Посреди заполненного людьми лагеря словно взорвалась бомба, крики и вопли могли показаться нелепыми и смешными. Но нет вдоль Рио Гранде района, где бы крик «Лос Индиос!» не вызывал страха и отчаяния. Сами мы удивились, что первыми сообщаем эту новость. А где дон Гиберто? Такой вопрос задал бы я, если бы мне не задал его мелодичный, но дрожащий женский голос.
— О, сеньор капитан! Вы его не видели?
Спрашивала донья Беатрис; она подошла ко мне, когда я слез с седла, и тревожно посмотрела в лицо.
— Кого не видел, сеньорита? — удивленно спросил я; я понимал, что она имеет в виду Наварро, но думал, что он давно вернулся.
— Дона Гиберто! — ответила она неуверенно и шепотом; на щеках ее появилась краска. — Говорят, вы видели индейцев, а он…
Ее прервало появление всадника, который прискакал галопом и спрашивал дона Антонио Наварро. Отец Гиберто присутствовал на фиесте, а прискакал один из его вакерос. Вскоре хозяин и слуга принялись оживленно разговаривать. Мы с молодой леди стояли недалеко от них и слышали каждое слово.
— Сеньор дон Антонио, — торопливо сказал слуга, — вернулась домой лошадь вашего сына.
— Ну и что? А с нею мой сын, я думаю.
— Увы, нет, сеньор! Лошадь пришла одна!
— Одна? О чем ты говоришь, хомбре[42]? Как это одна?
— А вот так, сеньор. Седло было на лошади и уздечка тоже, но порванная и тащилась сзади. А дона Гиберто не было. Да спасет нас Господь!
— Да спасет нас Господь! — повторил слова вакеро испуганный отец. — Что с ним могло случиться?
— Боюсь, какое-то несчастье, сеньор. Лошадь ранена. У нее под ухом след от пули, и вся шея в крови и…
Продолжения я не слышал. Дочь дона Дионисио покачнулась и упала бы, если бы я не подхватил ее на руки; и среди криков и жалобных восклицаний женщин я отнес ее в дом.
Мы рассказали дону Дионисио все, что видели, не упустив и следов копыт на песке; мой проводник тигреро сказал, что это следы лошади мажордома, той, на которой он обычно ездил. Мажордом тоже отсутствовал; но дон Дионисио считал, что раньше ночи он не появится. Ночь еще не наступила, и поэтому можно ожидать его возвращения. Дон Дионисио о нем не беспокоился.
Однако наступила ночь, а мажордом не появился — и не было никаких новостей о нем. О доне Гиберто тоже. Старший Наварро в тревоге оставил Лас Крусес и вернулся домой, но между двумя поместьями постоянно скакали посыльные. Праздник внезапно прервался, с наступлением вечера все разошлись. На этот раз никакого фанданго, никаких танцев в сала гранде Лас Крусес; Рождество обещало быть печальным и тихим.
Но никто не был печальней прекрасной Беатрис — ах, и вполовину печальней! Она пришла в себя от обморока; и после того как разошлись гости, бродила повсюду, спрашивая всех встречных, нет ли новостей о доне Гиберто.
Бедная девушка! Мне было жаль ее: я знал, как она его любила, и был почти уверен, что она потеряла его навсегда. Чужой в доме, неожиданный гость, я в таких обстоятельствах не мог ждать к себе особого внимания. Все шло неладно; чем больше проходило времени, тем все более возбуждался дон Дионисио — он нервничал почти так же, как его дочь. Чтобы не мешать ему, я отправился на азотеа; здесь закурил сигару и стоял, глядя на льяно, которая на много миль тянется во все стороны от дома. На небе светила полная луна, и свет ее серебрил кактусы, пальмы и ветви других неподвижных растений, придавая им причудливый, неземной вид. Продолжая смотреть на них, я услышал за собой негромкие шаги и, повернувшись, увидел донью Беатрис. Весь день и вечер я видел, как она часто поднималась на крышу и тревожно осматривала окружающую равнину. Конечно, я понимал, почему, и предположил, что сейчас она поднялась за этим же. Но, очевидно, у нее на уме было что-то другое; подойдя ко мне и взяв меня за руку, она посмотрела мне в глаза и сказала: