Ранним утром подул попутный ветер, и в обед следующего дня они подошли к острову, который видели на горизонте с драконьего полёта. На острове, низком и покрытом зеленью, обитали только кролики и дикие козы, но по развалинам каменных лачуг, старым чёрным кострищам, обломкам оружия и костей они поняли, что ещё недавно здесь жили люди.
– Пираты потрудились, – сказал Каспиан.
– Или дракон, – добавил Эдмунд.
И ещё одну вещь они нашли на острове – крохотную лодочку, лежавшую на песке у воды. Она была сделана из кожи, натянутой на плетёный каркас, и едва достигала в длину четырёх футов. Весло было ей под стать, и все решили, что её изготовили для ребёнка или же этот остров когда-то населяли гномы. По размерам она вполне годилась для Рипичипа, поэтому её взяли на корабль, а остров назвали Горелым и ещё до полудня отплыли от него.
Пять дней ветер гнал корабль на юго-восток, и на пути не было ни островов, ни рыб, ни морских птиц. Потом целый день шёл дождь. На следующий день было свежо, и матросы все толпились на палубе, стараясь надышаться приятным прохладным воздухом. Элизабет не была исключением — она сидела на борту, перекинув ноги, из-за чего мелкие капли достигали голых щиколоток. Нарния умиротворяла. Она отнимала все заботы и дарила покой. Волны легко прижимались к кораблю и так же легко убегали, мурлыча свои песни. Несколько капель попало Элизабет на щеку, и она закрыла глаза.
Осознание того, что с Эдмундом она не говорила почти неделю давило неприятным осадком, и Элизабет старалась не думать об этом. Но оказалось, что избегать друг друга на корабле оказалось просто — Элиз предпочитала теперь не сам корабль, а дракона, что тянул его. Конечно, Юстэс был не лучшим сейчас собеседником, но Колдунья чувствовала, как он меняется. Да и судя по всему, Юстэсу было куда веселее лететь с ней на спине, слушая ее рассказы о Нарнии — к ним он теперь относился по-другому — или их разговоры с Рипичипом, который начал симпатизировать мальчику из Кембриджа раньше, чем сам Юстэс.
— Так и будите бегать друг от друга? — буркнула Люси, и Элиз приоткрыла один глаз, глянув на подругу. Люси оперлась на борт рядом с Элиз и хмуро смотрела вперед. Напряжение между братом и любимой подругой выводило девушку, поскольку она знала причину расставания и считала ее довольно глупой. Но так же Люси понимала, что если попробует вмешаться — а возможность запереть их в одной каюте, взяв Каспиана в помощники была очень-очень заманчива — то на нее могут обрушиться два огнедышащих дракона, которые мало чем будут похожи на милого дракончика Юстэса.
— Я ни от кого не бегаю, — спокойно сообщила Элиз, снова прикрывая глаза. — Я даю твоему брату время все осмыслить и принять решение.
— А Эд об этом знает? — поинтересовалась Люси. — Или он думает, что вы расстались?
Элизабет открыла глаза, закатила их и, поняв, что спокойно посидеть ей не удастся, перемахнула обратно. Обуваясь, она заметила приближающегося вместе с Каспианом Эдмунда, но бежать уже было поздно. Поэтому она продолжала шнуровать высокие сапоги.
— Столько дней плывем, а острова Раманду все еще не видно, — сказал Каспиан, подходя к ней и к Люси. Он положил руки на борт, окидывая бескрайнее море взглядам. — Элиз, у тебя ничего?
— Море на несколько километров, — ответила девушка, доставая из-под выреза белой рубашки цепочку, где вместо кулона висела та Книга Истин. На поясе носить ее было бы неудобно, а вот уменьшить до размера кулона — вполне можно. Отцепив Книгу от цепочки, девушка встряхнула ее в руке, и Книга раскрылась в настоящем виде. Страницы стали перелистываться самостоятельно, и Элиз отметила, что изображении Джадис и Евы не исчезли. Открывшись на произвольном месте, Книга сама начала заполнять пустые страницы — на двух страницах вырисовывалось два разных острова. Над одним сияли яркие звезды, другой же — тот центр Зла, о котором говорил Кориакин. Остров Зла остался нетронутым, а вот когда изображение острова Раманду приняло свой окончательный вид, то на страницах взыграли волны, и остров стал стремительно удаляться. Причем луна и солнце сменяли друг друга на странице, и внезапно Книга показала им сам Покоритель Зари.
Эдмунд раздраженно-насмешливо фыркнул. Он был взъерошен, явно недосыпал, и Элиз было невдомек что это из-за того, что уже несколько лет Пэванси засыпал только с ней, и сон не шел к юноше, когда вместо нее он обнимал одеяло, а носом утыкался не в черные волосы, а в подушку.
— Я насчитала три луны, — спокойно оповестила Элизабет, убирая книгу обратно на цепочку. — Значит, мы будем там, где-то через четыре дня.
— Ну, хоть что-то, — кивнул Каспиан, и отправился к Дриниану, чтобы сообщить о полученных новостях. Элиз проводила его взглядом, и уже хотела было придумать причину, по которой смогла бы избежать общества Эда, потому что была уверена процентов на восемьдесят, что Люси попытается смыться первой. Но Пэванси внезапно тяжело вздохнула.
— Вот бы знать, что сейчас у Сьюзен и Питера.
— О, у них все нормально, — с готовностью сообщила Элизабет, радуясь, что не придется говорить с Эдом напрямую. Юноша почему-то не спешил покинуть их компанию. — Питер с Корин встретился, ну, феей Корнелией, — Люси восторженно улыбнулась. Проследить за сменой эмоций Эдмунда она не могла. — А Рабадаш и Сьюзен обвенчались.
— О, как это прекрасно! — воскликнула Люси, и на ее крик обернулось несколько матросов. Пусть они и не знали причину ее радости, нельзя было оставаться равнодушными, глядя на радующуюся королеву Отважную.
— Да, прекрасно, — внезапно протянул Эдмунд, и Элизабет сжала губы от явной злости в его голосе. — Прекрасно, что ты наконец-то решила делиться с нами своими видениями.
Элизабет прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не показать своих эмоций, а Люси, широко распахнув глаза, смотря на брата. Эдмунд быстро развернулся и направился прочь, а Элизабет, ничего не объясняя, тоже направилась в сторону кормы, очевидно вновь планируя провести время с Юстэсом. Люси тяжело вздохнула, как внезапно заметила подошедшего к Элиз Томаса, который со смущением что-то спросил. Элизабет устало ему улыбнулась и кивнула, и они вместе направились в трюм. Люси проводила их задумчивым взглядом.
***
— Доброй ночи, Ваше Высочество.
Люси вздрогнула и посмотрела на стоящего в стороне Томаса. Матрос неловко улыбнулся ей, и подошел ближе, держа руки за спиной.
— Я же просила, просто Люси, — мягко улыбнулась девушка, и Том кивнул.
— Просто, обращаться к столь знаменитой особе по имени несколько странно, — пояснил Том, вставая рядом с ней. — Не обижайтесь.
— Не буду, — сказала Люси. — Но жизнь показала, что каждая особа по-своему знаменита и прекрасна, — девушка улыбнулась. — Поэтому, просто Люси.
Пару минут они стояли молча, смотря на звездное небо. Небосвод в Нарнии всегда завораживал Люси Пэванси больше всего — да, таких везде не увидишь в Лондоне или Кембридже, и Королева была готова биться от заклад, что даже в Америке нет такого небо. Да только в Нарнии, наверное, и можно увидеть столько светил ночью. Люси вспомнила, что в Нарнии есть ночь, в которую звезды светят так ярко, что ночь превращается в день.
— Прости, Люси, — внезапно начал Том. Девушка глянула на него, вопросительно приподняв бровь. — Можно я немного побуду дерзким матросом?
— Дерзким? — удивленно переспросила Люси. — То есть?
Она видела, что юноша нервничает, но не могла понять из-за чего именно. Томас нравился Люси, по-особому нравился. Молодой матрос, который был остроумным, играл на флейте и чем-то напоминал Отважной ее старого друга — фавна Тумнуса. Первого, кто заговорил с ней в Нарнии, ее первый друг в этом большом мире. Возможно, именно поэтому она так сразу прониклась к Тому, видя в нем черты мистера Тумнуса. Кроме того, матрос был очень красивым: сейчас, в лунном свете, его волосы казались серебряными, а голубые глаза — бездонные.
Прежде, чем Люси успела окончательно смутиться, перед ее глазами предстал небольшой горшочек с цветущими в нем цветами.
— Королева Элизабет помогла мне их вырастить, — признался Томас. Люси взяла горшочек в руки: в нем росло всего пять цветков, но они были яркими и красивыми, и Лу знала каждый из них. Также она знала, какое большое значение придавали в Нарнии языку цветов. Это, как и некоторые другие маленькие атрибуты их нарнийской жизни, никуда не ушли, когда они вернулись обратно. Эдмунд, к примеру, желая извиниться перед Элиз в чем-то, дарил ей лютики — чтобы показать, что она его богатство, а вот цветы желтого цвета у Элизабет, кроме одуванчиков, никогда не было — символ отвращения, ненависти; кроме золотистого — символа солнца и радости.