— Служить вам, во всех смыслах этого слова, — это вызов, который будоражит и меня, и вас. Ведь вам тоже нельзя доверять, госпожа Десма. — Снова улыбка, лукавая, обольстительная. — Но я всегда говорил: опасность распаляет желание, и это правда. Я чувствовал возбуждение, когда пускал ваши отравленные стрелы в лорда Кэри и его человека, но…
— Промахнулся.
— … но с вами я не промахнусь. В постели с вами я буду знать, что вы опасны, как сама смерть, и упиваться этим.
— Да ты с ума сошел!
— Только от страсти к вам, — прохрипел Колум, подходя еще ближе. Десма буравила его гневным взглядом сквозь вуаль. — Я подберусь достаточно близко, чтобы отдать дань вашему телу и лицу, и поверьте, мы с вами покувыркаемся на славу.
— Никогда! — бросила Десма и фыркнула так, что вуаль на мгновение прилипла к ее носу.
Ирландка встала, подошла ближе к окну и оперлась локтем на каменный подоконник. Смотрите-ка, он возомнил себя Адонисом и большим умником. В то же время кое в чем Колум был прав: его грубый напор возбуждал ее. Каким бы неотесанным ни был Колум МакКитрик, в его груди билось настоящее ирландское сердце, и он умел говорить, прямо как ее папочка.
— Хорошо, — сказал он и самодовольно кивнул, как будто Десма пообещала покориться ему. — Я не услышал слова «нет», и в мою сторону не полетели отравленные катыши, кубок с болиголовом или ржаной хлеб. Так, может быть, позволишь прикоснуться к тебе, моя любимая? Позволь…
Десма затаила дыхание, когда Колум протянул большие мозолистые руки и нащупал край ее вуали. И быстро выдохнула, когда он медленно поднял вуаль и заглянул под черную ткань.
Колум вздрогнул и отпрянул от нее, как будто получил пощечину.
Десма вновь ощутила боль покинутой женщины, злость на саму себя, на свою слабовольную мать. Семнадцать лет она прожила избалованной любовницей… любимой. Он зачал с ней ребенка, любил ее и окружал вниманием, нежил и осыпал комплиментами. А потом прогнал ради другой женщины, более молодой и миловидной, точно так же, как мать королевы прогнали ради этой шлюхи Анны Болейн.
— Твое лицо не имеет значения, — прошептал Колум, очевидно, оправившись от потрясения. — Твое тело… Позволь коснуться тебя… даже твоего сердца.
Говорили, что мать Десмы умерла от слабого сердца, но Десма знала, что это сердце было разбито. Ее собственное сердце… Его тоже разбили. И все-таки она покинула Ирландию и вернулась в лондонский дом отца. Она была там в ту ночь, когда кто-то отравил огнем святого Антония его ржаной хлеб, его и лицемерных, заискивающих глупцов, что были с ним.
Десма заключила Колума в железные объятия, лишив его возможности отступить. Он опустил руки, обхватив нежные сферы ее ягодиц прямо через ткань дорожных бриджей, и врезался мускулистыми бедрами в ее мягкий живот и ноги. Он больше не пытался поцеловать ее в губы, но опустил голову и принялся покусывать и пощипывать ей шею.
Пока он поедал и мял растопыренными пальцами ее плоть, Десма сунула руку в мешочек, который все еще висел у нее на талии, и достала оттуда небольшой кинжал. Это был всего-навсего четырехдюймовый клинок, но смазанный той же смесью меда и масла, что и наконечники стрел, которыми Колум и его люди стреляли в лорда Кэри на подъезде к Уивенхо.
Делая вид, что обнимает, Десма завела руки за спину Колуму и ударила его кинжалом рядом с сердцем, всадив клинок по самую рукоять. Ошарашенный, ирландец сделал глубокий хриплый вдох. Он начал отталкивать ее, но Десма его не отпускала. Колум пробовал бежать, но она подставила ему подножку и снова вцепилась в него. Он позвал на помощь своих людей, но, похоже, те все еще шумно пировали в большом зале.
Тяжело дыша, Колум бился в ее руках, становясь все слабее и слабее. Этот яд зачастую убивал в течение пятнадцати минут. Только грибы, бледные поганки, действовали быстрее.
Наконец Десма отпустила Колума, но только чтобы понаблюдать, как он ползет к двери, потом опрокидывается набок, слегка поджав ноги, раскрыв рот и вытаращив стекленеющие глаза, как лиса, которую она послала Болейн.
— Ты не оставишь меня ради другой, — сказала ему Десма. — Ты меня не прогонишь. — Она помотала головой, чтобы развеять туман, окутавший ее мысли. Это не ее отец, это Колум. — А о нашей пленнице я позабочусь сама, когда она вдоволь помучается страхом такой смерти, да, именно такой смерти. Но сначала я буду пытать и мучить ее.