Тайна скользила за ним по тонкому канату.
Вот-вот сорвётся и увлечёт его в пропасть.
А пока что — Макс Ли герой в глазах дам, Максу Ли легко достаются его победы.
Но в последнее время он был явно разочарован в них. Или они утомили его. Он лениво и вяло говорил:
— Эти дамы, будь они из общества, или с кафешантанной эстрады, в сущности — одно и то же. У них нет ничего за душою, кроме тряпок, перьев и тому подобного вздора. Они скорее птицы, чем люди. Или я постарел, но мне скучно с ними.
Конечно, упоминание о старости было не более, как кокетство со стороны Макса Ли. Ему нельзя было дать и тридцать лет. Другой на его месте, правда, мог бы и в эти годы потускнеть и поблекнуть. Но Макс Ли знал цену жизни и очень берег себя.
Охлаждение к тем особам было налицо. Макс Ли, не боясь унизить свою репутацию в глазах случайных свидетелей, шёл рядом с простенькой девушкой, нисколько не похожей ни на даму из общества, ни, ещё менее, на артистическую звезду.
Правда, место было довольно диковатое: в парке в это время прогуливались только влюблённые, которым решительно нет никакого дела до посторонних, если те не мешают им, да босяки, ищущие приюта среди деревьев и милостыни от размягчённых любовью сердец.
Маркс Ли глядел на милое лицо девушки, такое ясное и доверчивое, как будто она несла в себе душу этого дня, и с рассеянной улыбкой слушал её простую, неуверенную речь:
— Боже, как хорошо! И как я люблю это время. А вы?
— О, да, я тоже.
— Потом, когда все деревья распустятся, тогда уж не так хорошо. Правда ведь?
— Да, тогда уж совсем не то.
— Я рада, что у нас один вкус… то есть, в этом отношении… к природе. Мне просто целовать хочется эти деревья, почки, даже самую землю… От неё так вкусно пахнет!.. Знаете, мне кажется, что так же пахнет от маленьких чистеньких деток, чем-то тёплым и нежным… А эта трава… какая она пушистая, свежая! Так бы поцеловала.
Он обернулся к ней и прямо посмотрел в её растроганное лицо и серые влажные глаза.
— И я… так бы и поцеловал вас!
Она покраснела.
— Ну, что ж… Поцелуйте. Здесь никто не видит.
И, не дожидаясь движения с его стороны, сама поцеловала его прямо в губы. Она совсем не умела целоваться: поцелуй её был лёгкий и как будто закрытый. Как не похож он быль на поцелуй тех, которые не только умели целоваться, но даже вносили в поцелуи удивительное искусство, придавая им какую-то волнующую обнажённость, острый намёк на близость, проникающий в кровь.
Это было так ново и интересно для него. Ведь и прежде бывали подобные случаи, но как он не чувствовал той прелести, которая очаровывала его сейчас! Как он мог предпочитать им ласки искусных и искушённых особ, от которых в конце концов оставался только осадок мути.
Или для этого нужно было пожить?
Нет, всё, наверное, сделал удивительный весенний день; собственно говоря, первый весенний день в этот запоздалый сезон.
Он взглянул на землю с молодой, золотисто-зеленой травой и чёрными, ещё голыми, но уже ожившими деревьями на небо, такое глубоко-синее между белыми облаками, и ему показалось, что всё это он видит в первый раз.
Море сверкнуло фиолетово-зелёными тонами вдали, меж чёрных древесных стволов и красных крыш — и это он как будто видел в первый раз.
Он сам был удивлён этим открытием. Оно доставило ему непривычное удовольствие. Его надо было закрепить. Он ещё не знал, как, но ему смутно представлялось, что всё это тесно связано с этой простой, доверчивой девушкой, и он сказал ей настойчиво и вместе мягко:
— Нет, послушайте. Вы непременно нынче вечером должны прийти ко мне.
Она потупила глаза.
— Зачем?
— Я хочу поцеловать вас за всё, что я сейчас от вас слышу, что я чувствую. Словом, вы должны.
Он как бы обещал ей награду за своё настроение, но она как-то испугалась его великодушия.
— Но зачем же к вам? Разве здесь вы не можете поцеловать меня? Разве я не поцеловала вас сама?
Это не была наивность с её стороны. Она отлично знала, зачем он звал её, но у ней не было других отговорок и возражений, кроме этого невинного притворства.
— Здесь каждую минуту могут появиться люди… А я хочу вас поцеловать так глубоко-глубоко и долго. Никто не должен нарушить такого поцелуя. Слышите…
Он говорил уже с некоторой дрожью в голосе и наклонялся к ней, и его дыхание шевелило и сушило ей ресницы. Да, она слышала, слышала не только ушами, но и нервами, кровью, глазами, перед которыми эти слова пролетали, как огненные птицы.