Гимназист отворил дверцы клетки. Птицы продолжали биться в ней, но ни одна не верила и не догадывалась о своей свободе.
— Они не хотят лететь! Они не хотят лететь! — закричали дети и захлопали в ладоши.
Индеец номер 2-ой, вынул пальчик из носа и тоже захлопал в ладоши, уже после того, как все перестали.
Но на него никто не оглянулся: из клетки вылетела маленькая птичка с зеленовато-оливковой спинкой и серыми крылышками, отчёркнутыми зеленоватыми каёмкам. Она была так слаба, что села на нижнюю веточку ближайшего куста и чирикнула: чек-чек, — как будто спрашивая, правда ли, что она свободна.
Дети радостно засмеялись и запрыгали. Испуганная птичка пробовала полететь, но опустилась только на соседний куст.
— Это п…пеночка, — важно пояснил птицелов. — Она редко выживает в неволе… В… вон как ослабела… Н-ну д…да… оправится…
— Оправится! Оправится! — подхватили дети.
— Только как бы коршун её не съел, — выразил кто-то опасение.
— А у нас в Лунькове её зовут не пеночка, а дерябка, — снова отозвался Герой, и опять покраснел, как мак.
— С… сам ты дерябка! — снова сострил гимназист, и опять все захохотали над мальчиком. Но в это время из клетки вылетела третья птичка… и все обратили глаза к ней.
— Чижик…
запел кто-то из детей.
— A y нас в Лунькове… — послышался было опять тоненький голосок. Но тут кто-то докончил за него, подражая ему:
— Чижики водку не пьют.
Все так и покатились со смеху. Даже гимназист-птицелов, относившийся с снисходительным пренебрежением ко всем замечаниям приезжего из Лунькова, засмеялся.
Тот окончательно переконфузился и спрятался за спину молчаливого флегматичного карапуза с зеленой коробкой, висевшей на ремешке, перекинутом через плечо. На коробке было написано — «Естествоиспытатель».
— Вы что это собираете? — постукав по коробке пальцем, спросил естествоиспытателя Макс-Ли.
Тот солидно ответит:
— Цветов, бабочков, тараканов и других зверей.
Макс Ли весело расхохотался. Естествоиспытатель уже хотел обидеться, но девушка быстро наклонилась к нему и поцеловала в надувшиеся губки.
— О, милый! Милый!
За чижиком вылетел снегирь, за снегирём — красношейка.
О каждой из этих птиц их владетель сообщал что-нибудь поучительное.
Лёгкие красивые птички, вылетавшие на свободу из своей тюрьмы после долгого зимнего плена, радостно приветствовались этими детишками, которые сами были беспечны и трогательны как птички.
Было что-то, до такой степени чистое, радостно-светлое, почти святое в этом освобождении птиц на закате первого весеннего дня, что даже Макс Ли был умилен и взволнован. И как всегда, когда видишь что-нибудь истинно прекрасное, ему казалось, что он видел это в детстве и, главное, переживал то же, что переживали эти дети. Он, растроганный, смеялся и торжествовал заодно с ними и, взглядывая иногда на свою спутницу, испытывал к ней настоящую нежность, безотчётную благодарность за эту свежесть забытых переживаний.
Она это чувствовала и была бесконечно счастлива.
Редко какая из птичек сразу улетала далеко. Большинство, помахав отучившимися от полёта крылышками, садились на соседние деревца и кустики. Они вопросительно и отрывисто чиликали, как будто пробовали свои голоса или благодарили за освобождение.
Только одна, последняя, с шиловидным клювом, очевидно, долго не верившая раскрытой дверце, наконец сразу выпорхнула из клетки, стремительно метнулась в пространство и, ныряя низко над землёю, скоро исчезла.
— Прощай, — сказал гимназист и вздохнул. — Она лучше всех поёт. Тех я осенью и зимой ловил, а эту недавно поймал, когда холода были.
— Зачем же ловить, коль выпускать, — положительно заметил мимо шедший парень-рыбак с вёслами за плечами. — Уж лучше продать.
Гимназист заволновался и стал заикаться ещё больше.
— 3… зачем?.. К… как зач…чем! Зимой они замёрзли бы… Это больше отсталые. Да и корм зимой им трудно разыскивать. А продать?.. Я и… не нуждаюсь.
— Доброту свою хочут показать… Баре! Делать-то нечего, так и выдумывают… — фыркнул рыбак и пошёл дальше.
Дети как-то присмирели и с недоумением, почти с испугом поглядели ему вслед.
— Животное! — пробормотал Макс Ли и, чтобы загладить неприятное впечатление, спросил растерявшегося гимназиста:
— Скажите, пожалуйста, а как называлась последняя птичка?