Каменский Анатолий Павлович
Королева
Анатолий Каменский
Королева
Мещански покойной любовью
Мы можем друг друга пленять,
Но нам никогда не понять
Любви, истекающей кровью.
Д. Минаев
11 марта
Вчерашний вечер я, по обыкновению, провел у Логиновых. Сидели за чайным столом. Все были в сборе, -- недоставало одного Лепорского. Когда раздался звонок и все обратили взоры к передней, Клавдия, сидевшая рядом со мной, быстро шепнула мне на ухо:
-- Идите и дожидайтесь меня в будуаре.
Я совсем не нарочно поперхнулся чаем, закашлялся и вышел из-за стола. Потом я слышал его твердые шаги, звучный, оживленный голос, слышал, как все задвигали стульями, радуясь его приходу.
В будуаре был зажжен голубой японский фонарик, бросавший бледный свет на голубую мебель, обои и маленький туалет, красиво задрапированный голубым кисейным покрывалом. Я сидел и думал о ней, созерцая давно знакомые и милые предметы, зачарованные ее невидимо мелькающей тенью. Мне казалось, я слышал шелест ее платья, а вместе с тонким запахом ее любимых духов упивался ароматом ее дыхания. Большие шелковые цветы иван-да-марьи, пришпиленные над туалетным зеркалом, глядели на меня с усмешкой, и я сидел как прикованный, не смея пошевельнуться, и ждал появления своей "королевы". Да, да, все они правы, называя меня ее пажом. Впрочем, скорее, я не паж, а раб ее. И я сгораю в медленном огне этого сладкого, мучительного, постепенно отравляющего меня рабства.
Кажется, я долго дожидался. До меня доносились голоса из столовой, среди которых я с волнением различал и ее голос.
Раздался тихий стук в окно. Я вздрогнул, отворил форточку и узнал Трофимова.
-- Послушай, это возмутительно, -- чуть не закричал он, но я замахал на него руками, и он продолжал, понизив голос: -- Я опять был у тебя, но твоя Мавра послала меня сюда и заявила, что тебя отсюда теперь калачом не выманишь! Мне наконец необходимо объясниться с тобой. На службу ты не ходишь, а у Логиновых я с тобой не желаю встречаться, ибо мне у них противно смотреть на твою рожу. Главное, ты -- дурак, и тебе надо бежать отсюда без оглядки. Ты не паж королевы, как тебя называют, а шут гороховый! Понял? Я не спорю, может быть, все это и весело, но посуди сам: с психологической точки зрения...
И он начал было, по своей старой семинарской привычке, длинную проповедь на тему о человеческом благоразумии и о том, что я погибаю. Я попросил его не беспокоиться о моей судьбе и взялся за ручку форточки. Трофимов разозлился, обругал меня скотиной и ушел.
Потом явилась она и остановилась против меня, горделиво откинув назад свою царственную головку. Золотистая шапка ее кудрявых подстриженных волос ослепляла мой взор, напоминая мне корону. Ее лицо было бледно, тонкие коралловые губки твердо сжаты, а большие серые глаза блестели каким-то суровым, неумолимым блеском.
-- Ну, Иван Иванович, -- холодно сказала Клавдия, -- теперь мы можем перейти к гостям.
-- Как? -- возразил я. -- Вы хотели...
Она пожала плечами.
-- Я хотела только одного, чтобы вы ушли из столовой.
Я похолодел.
-- И... и больше ничего? -- спросил я убитым голосом.
-- Больше ничего... Впрочем, ответьте мне на один вопрос: зачем это вы взяли отпуск на два месяца? Куда вы едете?
-- Никуда, -- почти машинально выговорил я.
-- Уж не больны ли вы? -- иронически продолжала допытываться Клавдия и несколько мгновений посмотрела на меня пристально.
-- Да, я болен... я не могу работать.
-- Почему? -- спросила она уже ласково и даже дотронулась до моей руки.
Что я мог ей ответить? Я ничего не ответил, а она придвинулась ко мне и сказала по-прежнему строго:
-- Завтра же вы вернетесь из отпуска на службу. Я этого требую.
Я молча поклонился и последовал за ней в гостиную.
12 марта
Слово королевы -- закон! Сегодня я уже вернулся на службу, чем привел в немалое изумление даже тех моих сослуживцев, которым совершенно безразлично, существую я на свете или нет. Обыкновенно меня не замечают и проходят мимо меня, как мимо стула, на котором никто не сидит. Редко-редко забежит из другого отделения Трофимов, да и тот в обществе как-то сторонится меня и предпочитает навещать меня на дому потихоньку. Сегодня меня не только заметили, но даже, по-видимому, интересовались мною, и даже Лепорский мимоходом, как бы вскользь, обронил мне вопрос:
-- А вы уже выздоровели, Иван Иванович?
Это огромный шаг вперед, так как в обычное время меня никто не спрашивает о здоровье, и все говорят "здравствуйте, Иван Иванович!", "прощайте, Иван Иванович!" таким же тоном, как "сделайте, Иван Иванович", "перепишите, Иван Иванович!". Все эти неожиданные перемены мешали мне сосредоточиться на делах, и я все думал, думал... В конце концов я и сам не знаю, зачем я брал отпуск. Знаю только, что я не мог работать и мне необходима была полная свобода, чтобы целиком посвятить себя ей, моей королеве, и целиком разрешить всю эту загадку, которой я до сих пор не понимаю. Ибо я чувствую, что "там" что-то неладно, что-то надвигается и зреет тихонько и неуловимо. Но... отдыхал я недолго, и всесильная рука "королевы" вернула меня к прозаической конторке.