Неожиданно телега резко остановилась. „Соблюдайте тишину! — пригрозил Коппе. — Мы недалеко от границы. Если меня поймают с телегой, полной монахинь, меня казнят. Помните, у меня есть жена! Когда мы пересечем границу и въедем в Эрнестинскую Саксонию, можете хихикать, сколько вам угодно. Вы можете даже петь. Но сейчас каждая из вас должна соблюдать тишину“.
Постепенно колеса телеги замедляли ход. Кати отвлекалась молитвами. „Господь, направь нас. Помоги нам. Научи нас. Сделай нас полезными“, — просила она. Ей показалось, что прошла целая вечность, но все же телега наконец остановилась, и сонный мужской голос прокричал: „Стойте!“ Потом на какой-то страшный момент вновь наступила тишина, а затем голос сказал: „Снимите холст!“
Кати бессознательно до боли сжала руки.
„А вы чувствуете запах? — спросил Коппе. — Телега полна пустых бочек из-под сельди. Разве вы не чувствуете?“
„Да, я чувствую. Этот запах напомнил мне о голоде. Великий пост довел меня до такого состояния, что я с удовольствием бы съел целую сельдь — с костями, хвостом, плавниками, глазами и всем прочим“.
„Друг, если б у меня осталась хоть одна рыбешка, я бы дал ее тебе, — засмеялся Коппе. — Но я всех их оставил в Нимбсхене. Пост закончился, и монахини изголодались“.
„Да-да. Проезжай“.
Проехав еще несколько миль, телега остановилась у подножия холма. Коппе отдернул холст. „Теперь можете дышать свободней и смеяться, сколько вам угодно“, — смеясь, объявил он. Ответом ему было молчание. Большинство бывших монахинь уснуло.
Начинался рассвет, и темная линия Торгау появилась на горизонте. Кати переполняли чувства. Казалось, что каждый золотой лучик красного шара касался ее. „Проснитесь! Проснитесь! — кричала она. — Это пасхальное утро! Иисус воскрес из мертвых в этот день, и с нами произошло то же самое“. После того как все потянулись или зевнули, она сказала: „Давайте отпразднуем нашу свободу пением“. Она начала пение с третьего куплета известного гимна святого бернара. С энтузиазмом все подхватили:
Еще через час телега остановилась в предместьях Торгау. Здесь трое монахинь покинули остальных, чтобы присоединиться к родителям, ожидавшим их.
„Danke! Danke![11] — воскликнул один из встречавших, обняв свою дочь. — Вы второй Моисей. Мы с женой никогда не сможем отблагодарить вас за все, что вы сделали. Danke! Danke!“
Спустя какое-то время Коппе направил лошадей к покосившемуся деревянному дому. „Мы проведем день здесь и отправимся в Виттенберг во вторник утром. Вы сможете поесть и отдохнуть“, — сказал он.
В тот же день, когда Кати откликнулась на стук в дверь, она увидела длинный, ломящийся от блюд стол. Многочисленные тарелки были заполнены колбасами, сельдью, жареной крольчатиной. В огромной супнице исходил ароматным паром овощной суп. Кати внутренне рассмеялась, обратив внимание на то, как хозяин и его жена старались не замечать их. Она догадывалась, что девять бритых голов выглядели довольно странно. Она заканчивала последний кусок колбасы, когда открылась дверь и вошел скуластый мужчина.
„Меня зовут Габриэль Цвиллинг. Я бывший монах и близкий друг доктора Лютера, — важно заявил он, сняв берет с птичьим пером. — Для меня будет огромным удовольствием доехать вместе с вами до Виттенберга. Если у вас есть вопросы, вы можете их мне задать“.
„Где мы остановимся, добравшись туда?“ — спросила Кати.
„В Черном монастыре“.
„А что это такое?“ — спросила Аве фон Шенефельд с полным ртом капусты. На ее лице явно читалось сомнение.
„Да, в Черном монастыре! Это монастырь, в котором доктор Мартин, я и другие монахи раньше жили. Он называется Черным монастырем, потому что монахи были одеты во все черное. А на самом деле он построен из красного кирпича“.
„Но вы же одеты не в черное“, — возразила Кати.
„Да, когда я познал спасение только через веру, я снял свое облачение. Мы с фон Карлштадтом радикалы. Мартин более дипломатичен. Он все еще носит черное“.
Пока Кати отдыхала, ее мысли снова и снова возвращались в Нимбсхен. Правильно ли поступила она, нарушив обеты? Что подумает отец? В комнате, где она отдыхала, не было распятия. Это было очень необычно. И еще ее удивило то, что ни хозяин, ни его жена, несмотря на всю их щедрость, не перекрестились перед едой. Вместо этого хозяин закрыл глаза и помолился вслух, прося Божьего благословения на пищу. Как странно! Смущенная всем этим, она взмолилась: „Господь, направь меня…“