Цвиллинг продолжал, а Кати думала, почему он так и не объяснил оскорбительных слов старика в харчевне. Может быть, он был нечестивым, безнравственным человеком? Вдруг еще более неприятная мысль мелькнула у нее. А может быть, Коппе обманул их и вместе с Цвиллинеом задумал продать их в рабство — или что-нибудь еще худшее? Она вздрогнула и закрыла глаза.
Неожиданно „лекция“ Цвиллинга была прервана стуком колес по мосту. „Мы переезжаем Эльбу, — объяснил он. — Мы поедем по ее восточному берегу прямо в Виттенберг. Эльба могучая река. По своей величине она может сравниться только с Рейном. Она берет начало в Богемии, течет на север через Прагу — город, где проповедовал Ян Гус — и впадает в Северное море“.
„А в ней есть рыба?“ — спросила с интересом одна девочка.
„Да, в ней полно осетров, лосося. Именно Эльба сделала Виттенберг знаменитым, потому что она является не только источником рыбы и воды, но также полезна для навигации. Вот почему древние обитатели этих мест защитили город рвом, толстыми стенами и укреплениями“.
Цвиллинг мог бы углубиться и в дальнейшие детали, но девушки слишком устали и перестали его слушать.
Солнце полыхало на западе, когда Коппе остановился перед Черным монастырем. „Вы остановитесь здесь, пока доктор Лютер не устроит вас получше“, — сказал он. Кати изучала массивное здание, когда худощавый человек среднего роста подошел к телеге. „Я доктор Лютер, — представился он. — Добро пожаловать в Виттенберг — и к свободе“.
После того как девушки выбрались из телеги, Лютер кивнул человеку, стоявшему рядом. „Вольф, — сказал он, — отнеси вещи в их комнаты“.
„О, у нас нет никаких вещей“, — рассмеялась Аве Шенефельд.
„Тогда просто проводи их в комнаты и принеси им что-нибудь поесть. Они проделали долгий путь“.
Глава 5. Новая вера
Когда Кати открыла глаза, солнечный свет широким потоком лился через окно и освещал комнату. Она проспала! Не желая пропустить хоть что-нибудь, она быстро подбежала к окну. „Какое скучное место!“ — подумала она с разочарованием. Кирпичные здания, черепичные крыши, высокие трубы от каминов и небольшие повозки, сновавшие туда-сюда — все это казалось безликим и недружелюбным. По сравнению с шипящими потоками Нимбсхена, с его широкими полями и плодородной долиной Виттенберг выглядел уродливо. Более того, в это утро городские стены почти скрывал дым, и когда она открыла окно, ей в нос ударил запах пивоварни и городских отбросов.
Перед побегом Кати часто представляла себе радость, которую она испытает, впервые открыв глаза в Виттенберге. Она ошиблась. Вместо радости она испытала разочарование. „Все здесь совсем другое“, — размышляла она. Затем, просветлев, она сказала твердо: „По крайней мере я свободна!“
Заметив на столике рядом с кроватью таз, Кати налила в него воды. Обтерев тело, она попыталась представить, что принесет ей этот день. Подойдя к зеркалу, она повертела головой, чтобы увидеть себя с разных сторон. Да, волосы росли. Маленький шрам, появившийся на голове после того, как она упала в свинарнике в три года, почти закрылся.
Во время завтрака Кати сидела за столом рядом с Аве фон Шенефельд. Еды было много: огромная тарелка, полная яиц, блюдо колбасы и бекона, крынки с молоком, свежий хлеб и несколько тарелок, полных разными овощами. Был также и поднос с грушами. Но вместо того, чтобы накинуться на еду, большинство девочек едва притронулось к ней.
„Разве кто-то умер?“ — спросила наконец Кати, надеясь разрядить напряженную обстановку.
Ответа не последовало.
„Вы все заболели?“
Ответа не было.
„Вы боитесь герцога Георга?“
Нет ответа.
„Да что с тобой, Эльза? Ты даже не можешь смеяться?“
Слабая улыбка появилась на губах Эльзы, но глаза ее были по-прежнему печальными и невыразительными.
„Ну, если никто не хочет говорить, есть или смеяться, — предложила Аве, — давайте попросим Кати начать ее любимый гимн святого Бернара. Может быть, это подбодрит нас, напомнив злоключения в Нимбсхене“.
Кати встала и, обратившись к своим приятельницам, начала петь „Иисус, все мысли о Тебе“. Но только Аве подхватила гимн. Вдруг с неожиданностью камня, влетевшего в окно, в комнату ворвался Мартин Лютер. „Извините, я опоздал, — извинился он, приближаясь к столу. — У меня были ранние занятия“.