После того как монахини исчезли, аббатиса повернулась к Кати: „Как я уже сказала, мне стыдно, что я твоя тетя. Наш монастырь один из самых лучших во всей Священной Римской империи. Вот почему только девушки благородного происхождения принимаются сюда. — Она поморщилась и посмотрела на Кати.
Если бы я не была сестрой твоей дорогой матери, я бы сурово наказала тебя! Ты горда и слишком много говоришь. Ты не выйдешь из своей кельи две недели и будешь сидеть на хлебе и воде. А пока ты будешь находиться в келье, ты напишешь историю Священной Римской империи на трех страницах!“
Кати похолодела. „А где я найду к-книги?“, — пролепетала она.
„Я принесу их. Я также дам тебе бумагу и чернила“.
Пожав плечами, Кати направилась к келье.
„Прежде чем уйти, расскажи мне, какие ошибки Эразм нашел в Вульгате. — В голосе аббатисы послышалась заинтересованность. — Я… я хочу проверить“.
„Извините. Это слишком долго, — Кати поникла головой. — Кроме того, это вас рассердит“.
Сказав это, она стала подниматься по ступенькам.
Глава 2. Страдания
Очутившись в своей келье, Кати опустилась прямо на пол у окна. Она стала смотреть на зеленый луг, тучные поля, где зрел урожай, на искрящиеся источники, на полоску леса за каменными стенами монастыря. Она смотрела на все это и мысленно возвращалась в детство.
Воспоминания Кати о маленькой деревушке Липпендорф, где она родилась, все еще были живыми. Горстка крытых соломой домов находилась к югу от Лейпцига, и дойти туда пешком можно было всего за час. Однако воспоминания о матери были расплывчатыми. Все же она помнила, как мать одевалась по праздникам, помнила мягкость ее голоса, помнила, что она часто брала ее на колени.
„Какой была мать?“ — спросила она брата за неделю до вступления в монастырь.
„У нее были темно-синие глаза, как у тебя, и вьющиеся волосы цвета заходящего солнца летним вечером“.
„Она была доброй?“
„Да. Она была очень доброй. По ночам она штопала нашу одежду, а когда мы возвращались из школы, она всегда поджидала нас с угощением — яблоком, грушей или виноградом. Она всегда говорила нам, что мы должны прожить жизнь достойно“.
„Она хорошо готовила?“
„Конечно! Я до сих пор вижу стол и помню запах кушаний, которые она готовила. У нее был отличный вкус, и она располагала блюда так, что мы начинали испытывать чувство голода. Каким чудом была форель, которую она подавала с молоком и медовым печеньем! М-м-м! Это было так вкусно. — Он облизнулся и вздохнул. — Неважно, какую рыбу она готовила, ее блюда сгодились бы для лучших ресторанов Нюрнберга.
Однажды она отправила меня к пруду наловить рыбы для гостей. „Поймай побольше“, — сказала она. Но мне удалось поймать лишь несколько небольших рыбешек, длиной с мою ладонь. Но это не имело значения. Мать почистила их, поджарила на масле, посыпала хлебными сухарями и нафаршировала фигами и виноградом. Даже сам папа попросил бы добавки!
Постные дни не беспокоили мать. В такие дни она пекла пироги с крабами и фигами. Иногда она заглядывала в бабушкину поваренную книгу. Но нечасто. Она наизусть знала все рецепты и придумывала новые. Мать могла приготовить изумительное блюдо из ничего, а колбасы, которые она делала, были восхитительными. Я часто говорил ей, что наши свиньи ненавидят ее приближение!“
Вспоминая прошлое, Кати как бы снова пережила печальные дни, последовавшие за новой женитьбой отца. Все, что любила мать, убиралось с глаз долой. Кроме того, новая жена отца запретила Кати упоминать о матери, а когда она ослушалась, ее тут же отослали в Нимбсхен.
Первый раз Кати пошла в школу в Брене, которой управляла ее родственница. В Нимбсхене она стала членом Цистерцианского ордена и была воспитана по принципам Бернара де Улерво — мистика и автора гимнов, который был широко известен в XII веке.
Отец навещал ее раз в год и всегда привозил подарок. Однажды он подарил ей платок, в другой раз — корзину с фруктами, которыми она угостила монахинь, а затем, в 1521 году, он привез ей духовную книгу, изданную в Нюрнберге.
Мачеха никогда не навещала ее.
Сняв с головы покрывало, Кати посмотрелась в зеркало. Ее не стригли больше месяца, и теперь ее голова, подобно плодородному лугу, покрылась рыжеватым пушком. Поворачивая голову в разные стороны, она пыталась представить свою внешность, если бы ей разрешили не стричься. С детства она помнила, что ее волосы немного вились.
Кати продолжала представлять себя в красивых платьях, с высокой прической, когда дверь со скрипом отворилась.