„А чем все вы занимаетесь теперь?“
„Меланхтон пишет книгу, направленную против „Опровержения“. Он назвал ее „Оправдание“.
Проходили месяцы, и Кати старалась использовать до отказа каждую минуту. Кабинет мужа превратился в тронный зал, и она следила за тем, чтобы ему не мешали. Он постоянно был занят переводом Библии и пересмотром перевода Нового Завета.
Как-то раз поздно вечером в субботу Кати увидела, как Лютер штопал свои штаны. „Ты не должен этого делать!“ — воскликнула она.
„Почему нет? Фридрих Мудрый всегда собственноручно чинил свои штаны. Чем я лучше избирателя?“
„Дело не в этом, миру нужна каждая минута твоего времени. Кроме того, чинить твою одежду — это мое дело“.
На следующее утро, когда Кати одевала маленького Ханса в церковь, она неожиданно вздрогнула. Из его кожаных штанов был вырван большой клок. Показывая это мужу, она сказала: „Как ты думаешь, что случилось? Естественно, это не от того, что он скатился по перилам“.
Лютер повесил голову. „Не вини Ханса. Мне нужна была заплатка, а его штаны подходили к моим. Да и потом Иисус учил нас, что новые заплаты не приставляются к старой ткани! Мне очень жаль. Я куплю ему новую пару“.
„Ах, Мартин, Мартин“, — простонала она беспомощно.
Когда багровые и золотые листья на виттенбергских дубах и вязах стали медленно опадать и воздух похолодал, плечи Лютера начали сгибаться. Роковой рубеж, установленный императором, 15 апреля, приближался, теперь от него отделяли лишь несколько месяцев. Да, Иоанн Стойкий и другие протестанты держались. Шмалькальдская Лига, созданная лютеранскими городами и лютеранскими князьями, объединилась в союз. И тем не менее будущее не казалось радужным.
„Если Бог не сотворит чуда, прольется много крови“, — сказал Лютер, сидя за столом. Он покачал головой.
„Как ты думаешь, император пойдет на компромисс?“ — спросила Кати.
„Никогда! Если он позволит протестантам сохранить свою веру, Римской Империи придет конец“.
Спустя две недели пришло известие о том, что мать Лютера серьезно заболела. „Тебе нужно навестить ее“, — сказала Кати.
„Но я не могу. Помни, я по-прежнему вне закона“.
„Ей будет приятно тебя увидеть“.
„Конечно. Но тем не менее я не должен рисковать своей жизнью“.
С явной неохотой Лютер утешил себя тем, что послал матери письмо. Он напомнил ей слова Иисуса, Который сказал: „Я победил мир“. Затем он продолжал: „Все мои дети и Кати молятся за тебя. Кто-то из них плачет, кто-то говорит за едой: „Бабушка очень больна“.
Это время было особенно трудным для Лютера, потому что совсем недавно он потерял отца.
Меланхтон старался использовать каждый момент, работая над „Оправданием“.[27] Он дополнял, переписывал, исправлял, начинал снова, укорачивал предложения, изучал сочинения отцов Церкви, исследовал работы Эразма, советовался с Лютером. Он искал доказания из Писания о том, что „праведный верою жив будет“. Он проверял найденные ошибки в Вульгате. Он работал по воскресеньям, писал во время еды и поздно ночью. Он работал с таким же воодушевлением, с каким армия укрепляет свои позиции перед лицом врага. Лютер страдал вместе с ним и как-то раз вырвал у него перо. „Филипп, — проговорил он, — Бог призвал нас не только работать, но и отдыхать“.
Однако, бывший монах сам не придерживался собственного совета. Он вставал рано и работал допоздна. Он постоянно писал, сочинял, учил, проповедовал, проводил диспуты. Когда он не занимался физической работой, он сражался с дьяволом с помощью Писания, называя его различными именами и прибегая к сарказму. Его плечи продолжали сгибаться, глаза туманились, память отказывалась служить. Как-то раз после того, как ему пришлось выгнать двух родственников из Черного монастыря за постоянное пьянство, он начал сильно хромать.
Ничто не могло его обрадовать.
Назначенный императором на 15 апреля рубеж прошел. Ничего не произошло. И все же плечи Лютера по-прежнему сгибались. В мае Кати сообщила ему, что снова ждет ребенка. Его единственной реакцией был вопрос: „Когда тебе рожать?“
„В декабре“, — ответила она. Ничего не ответив, он устремился в кабинет, будто не слышал ее.
В полном расстройстве Кати написала пастору Бугенхагену. „Что мне делать?“ спрашивала она, и голос ее дрожал от тревоги.
„Молиться“.
„Но я молюсь“.
„Молись больше“.
Тогда она попробовала поговорить с доктором Августином Шурфом, выдающимся профессором медицины в университете.
„Он слишком много работает“, — сказал Шурф.
„Но я не могу заставить его остановиться“.
„Настаивай на том, чтобы он отдохнул. Ему нравится охота на кроликов“.