На это отец ответил четким голосом: „Да“. Затем он закрыл глаза. Врачи попытались снова привести его в сознание. Он не отвечал. Через несколько минут врачи решили, что он скончался“.[33]
„Каковы планы о похоронах?“ Лицо Кати было несчастным. Но она не пролила ни единой слезинки.
„Его тело положили в цинковый гроб и оставили там, пока велись приготовления. На заре сотни людей начали стекаться, чтобы посмотреть на тело. Сегодня в два часа должна была пройти мемориальная служба по нему в церкви святого Андрея. Мы не могли быть там, потому что уехали позавчера“.
„А где находится церковь святого Андрея?“ — Кати стала вытирать глаза.
„Напротив дома, где умер отец, — объяснил Ханс. — Странно, но всего лишь несколько кварталов отделяло его от места, где он родился, и именно в этой церкви отец прочел свою последнюю проповедь“.
В наступившей тишине Кати медленно произнесла: „Он родился в Айслебене и скончался там же“. Затем, как бы обращаясь к себе, она пробормотала: „Та, как сказано в Екклесиасте: „Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное“. Она еще раз вытерла глаза. „Бог никогда не ошибается. Никогда!“
Павел заговорил. „На пути домой мы узнали, что Иоанн Фридрих попросил, чтобы похороны отца проводились здесь, в церкви замка 22 февраля в понедельник“.
„Это значит, что нам пора приниматься за дела“, — сказала Кати сухим тоном. Она встала и вышла из комнаты, все еще не веря, что Мартина больше нет.
Похоронная процессия в сопровождении официальных представителей в форме покинула Айслебен 20 числа и направилась в Виттенберг. В каждом городе толпы отдавали последнюю дань умершему. В Кемберге, недалеко от Виттенберга, тело поместили в церкви, где Лютер впервые прочел новую церковную литургию. В этом городе сотни и сотни потоком устремлялись в святилище, чтобы почтить своего духовного наставника.
Наконец процессия добралась до Виттенберга. Кати, одетая в траур вместе со знатными дамами, ехала в карете за катафалком. Траурное бум, бум, бум большого замкового колокола отдавалось у нее в мозгу. Она слышала, как этот колокол звонил по Елизавете и Магдалене, а теперь он звонил по ее мужу. Тело внесли в двери церкви замка, где Лютер прибил 95 тезисов почти двадцать девять лет тому назад.
Кати сидела вместе с детьми и слушала, а память ее возвращалась к прошлому. Она все еще видела доктора, стоявшего за кафедрой и читавшего проповедь в простых выражениях так, чтобы каждый понял его. И все понимали!
Глаза Кати по-прежнему были сухи, когда Филипп Меланхтон поднялся на кафедру. Она знала, что кроме нее и ее детей никто не любил ее мужа больше, чем этот человек, про которого доктор сказал, что он напоминает креветку. Он был почти что членом семьи.
В своем ученом, но все-таки живом стиле Меланхтон сравнивал Лютера с Моисеем, Исайей, Иоанном Крестителем, Павлом и Августином. Упомянул он и о его добродетелях: „Никаких низменных страстей в нем не было… он был миротворцем… часто я заставал его в молитвах и скорби за всю Церковь. Каждый день он читал псалмы, к которым добавлял свои собственные молитвы, слезы и стоны“.
Меланхтон прекрасно знал грубость Лютера и его многочисленные недостатки. В своих словах он отметил, что этому герою не хватало совершенства Христа. Он сказал: „Я не отрицаю, что наиболее горячие характеры иногда ошибаются, потому что в соответствии со слабостью человеческой природы нет ни одного без греха. Но о таких мы можем говорить так же, как древние говорили о Геркулесе и ему подобных, грубый, но достойный всяческих похвал“.
Глаза Кати были по-прежнему сухи, и так продолжалось до тех пор, пока она не осталась дома наедине с детьми. Тогда вместе с ними она разразилась слезами. Сотрясаемая горестными чувствами, она нечаянно бросила взгляд в зеркало и заметила на себе черные траурные одежды. Вид черной одежды напомнил ей о чем-то, и это воспоминание осушило ей глаза и заставило улыбнуться.
Заметив перемену в матери, дети удивились. Затем Павел спросил: „Мама, чему ты улыбаешься?“
„Я просто вспомнила другой случай, когда я одела эти же самые одежды“.
„Расскажи нам об этом“, — попросил Ханс.
„Как-то раз ваш отец пришел в такое отчаяние, что я начала опасаться за его жизнь. Я пыталась ободрить его. Ничего не получалось. В отчаянии я одела эти одежды и, рыдая, пришла в его кабинет“.
33
Один врач считал, что он умер от удара. Но поскольку удары считались Божьими наказаниями, официально было признано, что он скончался от сердечного приступа.