— Я вернусь в Чартли, — сказала она. Она быстро перевела взгляд с Жака на Гильберта. — Поехали со мной.
— Нет, нет! — воскликнул сэр Томас Джордж. — Этим двум мужчинам запрещается разговаривать с королевой.
Жак и Гильберт попытались поравняться с Марией, но их перехватили охранники, и Джордж крикнул:
— Арестуйте этих двоих. Их надо немедленно доставить в Лондон.
— Вы не можете сделать это! — закричала она.
— Мадам, вы ошибаетесь, — холодно ответил Паулет.
— О, Жак, — простонала Мария, — что это значит? И вы, Гильберт… — Она с отчаянием смотрела на этих двух молодых людей, которые так долго были ее друзьями. Ужас охватил ее при мысли о Барбаре, которая вскоре должна родить первенца; как воспримет Барбара известие, что Гильберт стал узником?
Но от людей Елизаветы было бесполезно ожидать сочувствия. Они уже схватили обоих секретарей.
— Гильберт, — окликнула она, — я позабочусь о Барбаре.
Сэр Эмиас взялся за уздечку ее лошади.
— Поехали, мадам, — произнес ой — Мы направимся в Тиксал, где вы будете оставаться столько, сколько пожелает королева.
Пропала вся радость от солнечного утра, и у Марии перехватило сердце от ужасного предчувствия, когда она ехала со своими захватчиками в Тиксал.
Подавленный сэр Уолтер Астон встретил Марию у Тиксальского парка. Не было никакой обещанной охоты. Королеву проводили в две маленькие комнаты, кроме которых, как она услышала, ей ничего не могли предложить.
Слугам Марии запретили посещать ее; ей не разрешалось иметь ни книг, ни письменных принадлежностей; таким образом, на много дней она оказалась одна, в полном страха одиночестве. Сэр Эмиас Паулет остался в Тиксале охранять Марию, послав своих служащих обратно в Чартли с заданием обшарить апартаменты королевы в поисках любых доказательств, которые можно было бы использовать против нее.
Жака и Гильберта доставили к Уолсингему, который допросил их и, не заставив произнести ни единого слова против госпожи, поместил в отдельные комнаты в своих апартаментах в Вестминстерском дворце. Он не сомневался, что со временем добьется от них того, чего желает.
Уолсингем поручил следить за Жаком своему человеку, Алейну, и тот находился днем и ночью с ним в одной комнате, втягивал его в разговоры в надежде вытянуть из него хоть слово, которое могло бы выдать королеву.
Жака охватила ужасная меланхолия; и его было не так уж просто заставить говорить.
Алейн пытался уговорить его.
— Ну же, — говорил он ему. — Вас нельзя ни в чем обвинить. Мой господин — очень справедливый человек. Он прекрасно понимает, что как секретарь королевы вы должны были исполнять свои обязанности. Она говорила вам: «Напишите это» — и вы писали. Единственное, чего желает мой господин, это чтобы вы подтвердили то, что, как нам известно, было написано.
Некоторое время Жак молчал, а затем произнес:
— Хотелось бы знать, как она воспринимает все это.
— Она боится, друг мой, не сомневайтесь в этом.
— Она явно беспокоится, что стало со мной. Она так молода; как тяжело, что ей приходится так страдать.
— Молода! Она уже совсем не молода, и она будет слишком сильно дрожать за свою шкуру, чтобы думать еще и о вашей.
— Я вижу, что вы не поняли. Я говорил о другой.
— О вашей возлюбленной?
— Мы поженимся, когда это будет возможно.
— A-а, — разочарованно протянул Алейн.
Но теперь Жак, заговорив о Бесси, уже не мог остановиться. Он рассказывал Алейну, как сверкали ее глаза и какими мягкими были ее волосы, как быстро она начинала сердиться, как могла открыто не повиноваться, какой решительной становилась, когда задумывала что-то, например выйти за него замуж.
Алейн без особого энтузиазма выслушивал все это. «Странно, — думал он, — что человек, находящийся в смертельной опасности, не может думать ни о чем, кроме как о девушке».
Когда Алейн предстал перед своим господином и Уолсингем спросил его, есть ли у него новости, тот ответил:
— С этим парнем нелегко, милорд. Похоже, он не понимает, какая опасность ему угрожает. Он не говорит ни о чем, кроме своей Бесси.
— Своей Бесси? — переспросил Уолсингем.
— Бесси Пьерпонт, милорд.
— Это должно быть внучка Шрусбери; так, значит, между ними любовь.
— Он больше ни о чем не говорит, милорд.
Уолсингем кивнул. Жаль. Но все же нельзя пренебрегать ни малейшей информацией. Длительный опыт научил его, что невозможно заранее знать, когда какая-нибудь мелочь может пригодиться.