– О! Я видела мельницу! – кричу я в восторге. – Она такая красивая!
Агнесс мило мне улыбается. А Доминик объясняет:
– Не старайся. Она ни слова не понимает по-английски. Устраиваясь сюда, она утверждала, что говорит по-английски, но на самом деле не знает ничего, кроме «привет», «до свидания» и «спасибо».
– Ясно, – говорю я и улыбаюсь Агнесс. – Bonjour! Je m'appelle Lizzie,[8] – что, в общем-то, практически исчерпывает мой запас французских фраз. Правда, я еще знаю Excusez-moi и J'aime pas des tomates.[9]
Агнесс в ответ выдает мне целую тираду, из которой я ничего не понимаю. Шери советует:
– Просто улыбайся и кивай, и вы прекрасно поладите.
Что я и делаю. Агнесс лучезарно мне улыбается и дает белое полотенце и бутылку воды из сумки-холодильника. Я заглядываю ей через плечо, надеясь разглядеть в сумке баночку диет-колы, но ее там нет. У них во Франции вообще есть диет-кола? Должна быть. В конце концов, это же не страна третьего мира.
Я благодарю Агнесс за воду и расстилаю полотенце на свободном шезлонге, как раз между ней и Доминик. Потом снимаю сарафан, сбрасываю сандалии и откидываюсь на удобные подушки, устремив взгляд в безоблачно-голубое небо.
К такому можно привыкнуть, понимаю я. И довольно быстро. Англия со своим холодным влажным летом словно отодвинулась в далекое прошлое.
И вместе с ней Эндрю.
– Какой… необычный купальник, – замечает Доминик.
– Спасибо, – отвечаю я, хотя у меня закрадывается подозрение, что это не комплимент. Но, может, я опять проецирую свои мысли, учитывая ее сандалии за шестьсот долларов.
– А где Люк и Чаз? – перевожу я разговор.
– Стригут ветки вдоль дороги, – отзывается Шери.
– О, – удивляюсь я. – А разве здесь нет… я не знаю… фирмы по стрижке деревьев?
Доминик награждает меня саркастическим взглядом из-под солнечных очков Гуччи.
– Конечно, если бы кто-нибудь потрудился вызвать их вовремя. Но отец Жан-Люка, как всегда, дотянул до последней минуты, когда уже никого вызвать нельзя. Поэтому приходится Жан-Люку самому делать это, если, конечно, он не хочет, чтобы у Биби был повод придраться.
– Биби?
– Мать Жан-Люка, – поясняет Доминик.
– Миссис де Вильер – женщина немного… своеобразная, насколько я поняла, – подает голос Шери из своего шезлонга.
Доминик деликатно фыркает:
– Можно и так сказать. А можно – что она устала от абсолютного и полного легкомыслия своего мужа. Он не думает ни о чем, кроме своего винограда.
– Винограда?
Доминик машет рукой куда-то в сторону одной из построек, за которой угадывается сад.
– Виноградник, – говорит она.
Так это виноградник, а не сад! Ну конечно!
– А разве месье де Вильер не должен думать о винограднике? – спрашиваю я. – Ведь это место – в первую очередь винодельня. А уж проведение свадеб – побочный бизнес, разве нет?
– Само собой, – соглашается Доминик. – Но в Мираке давно не было приличного урожая. Сначала засухи, потом тля… любой другой давно бы понял, что это знак, – надо бросать это дело, но только не отец Жан-Люка. Он заявляет, что де Вильеры в виноделии с 1600 года, когда был построен Мирак, и он не хочет нарушать традицию.
– Ну, это очень… благородно, – восхищаюсь я, – разве нет?
– Благородно? – Доминик презрительно фыркает. – Да это пустая трата времени и денег. У Мирака такой грандиозный потенциал, если бы только Жан-Люк с отцом его видели.
– Потенциал? Да о чем ты? Он великолепен в том виде, каков есть – отличные земли, красивый дом, пенистый капуччино… что тут менять?
Как выясняется, у Доминик на этот счет другие мысли.
– Здесь все требует переделки. Все нужно обновлять – особенно ванные. Надо заменить эти пошлые ванны на ножках на нормальные джакузи… а сливные бачки с веревочкой! Господи! Их тоже надо убирать.
– А мне нравятся такие бачки, – говорю я. – Они такие… очаровательные.
– Ой, ну конечно, тебе такое может нравиться, – отвечает Доминик и многозначительно смотрит на мой купальник. – Но большинству нет. В кухне тоже надо делать капитальный ремонт. Ты знаешь, у них до сих пор есть эта… как ее… кладовка. Смешно! Да ни один шеф-повар в здравом уме не согласится работать в таких условиях.
– Шеф-повар? – переспрашиваю я. При мысли о еде у меня урчит в желудке. Я умираю от голода. Завтрак я проспала. А когда обед? И здесь правда есть шеф-повар? Это он приготовил капуччино?
– Ну конечно! Чтобы сделать из Мирака настоящий отель мирового класса, нужен пятизвездочный шеф-повар.
А, вон оно что…
– Превратить в… – Я сажусь. – Погоди. Они собираются превращать это место в отель?
– Пока нет, – отвечает Доминик и тянется к бутылке с водой, что стоит у ее шезлонга. – Но я постоянно твержу Жан-Люку, что им просто необходимо это сделать. Только подумай, сколько можно заработать на одних только корпоративных вечеринках и деловых мероприятиях! А есть еще программы спа – они легко могли бы избавиться от виноградников и проложить там дорожки для пробежек и маршруты для конных прогулок. А в этих постройках расположить салоны массажа, акупунктуры, гидротерапии. Сейчас бум индустрии реабилитации после пластической хирургии…
– Чего? – перебиваю я. К своему стыду, надо отметить, что я практически ору на нее. Но меня просто до глубины души потрясло, что кто-то хочет превратить это сказочное место в спа.
– Индустрии реабилитации после пластической хирургии, – раздраженно повторяет Доминик. – Людям, недавно прошедшим процедуру липосакции или подтяжки лица, нужно место, где восстановиться после этого. Мирак в этом качестве будет просто великолепен.
Я не могу удержаться и смотрю в сторону Шери – мне надо знать, что она думает по этому поводу.
Но она делает вид, что читает, и только ближе подносит к лицу книгу, чтобы скрыть выражение лица.
И все же я вижу, как подрагивают у нее плечи, – она смеется.
– Нет, правда, – продолжает Доминик, отхлебнув из бутылки, – семейство де Вильер не видит бизнес-возможности своей собственности. Наняв профессионалов вместо местного сброда и предложив современный сервис – спутниковое телевидение, например, доступ в Интернет, – установив кондиционеры и домашний кинотеатр, они привлекут гораздо более состоятельную клиентуру и заработают столько, сколько в жизни не приносил жалкий винный бизнес отца Жан-Люка.
Прежде чем я успеваю озвучить свой ответ на эту чудовищную речь, мой желудок делает это за меня, издав протяжное урчание. Доминик не обращает на него внимания, а Агнесс тут же садится и что-то лопочет. Она спрашивает меня о чем-то, и я улавливаю слово goûter, что означает «отведать».
– Она спрашивает, не принести ли тебе что-нибудь поесть, – скучающим голосом переводит Доминик.
– А… – говорю я.
Агнесс говорит что-то еще, а Доминик тем же скучающим голосом продолжает:
– Ей совсем не трудно. Она все равно собиралась пойти приготовить себе что-нибудь.
– Тогда да, спасибо, с удовольствием, – отвечаю я. Потом улыбаюсь Агнесс и добавляю: – Oui, merci. Est-ce que vous… Est-ce que vous…
– Что ты пытаешься у нее спросить? – спрашивает Доминик – довольно язвительно. Но, может, я опять преувеличиваю. Трудно поверить, что она хочет превратить это чудесное место в отель, куда отправляют подлечиться тех, кто сделал себе новый нос.
– Я хочу спросить, нет ли здесь диет-колы, – говорю я. Доминик корчит презрительную рожицу.
– Нет, конечно. А зачем пичкать себя всеми этими химикатами?
Потому что это вкусно, хочется ответить мне, но я говорю:
– А, ну ладно. Тогда… ничего.
Доминик что-то отрывисто говорит Агнесс, та кивает, вскакивает, сует ноги в резиновые сабо – гораздо более подходящую обувь для ходьбы по траве и гравиевым дорожкам, чем замшевые «Маноло» – подхватывает саронг и уносится в дом.