Женевьева взглянула на руку, ласкающую ее ступню. Праздник перестал занимать ее мысли, он больше не существовал для нее. Ничто больше не имело значения. Ни Роберт, ни Гай Монтерей. Только рука Закари, касающаяся ее ноги. Только его прикосновения, его губы. Она была рождена для этого момента. Для него.
Около одиннадцати часов вечера такси Женевьевы подъехало к дому графа Дюваля на рю Камбон. Все вокруг застилала плотная пелена дождя.
Она поспешно вытащила зеркальце из украшенной кисточками сумочки и оглядела свое лицо. Свежий макияж выглядел безупречно, так же как и поспешно приведенная в порядок прическа. Но все-таки в ее внешности появился какой-то беспорядок.
«Я скажу Роберту, что меня ограбили… Я выходила из магазина Закари со своими новыми туфлями, в темном переулке ко мне подошел человек и приказал отдать ему кошелек. Да, именно так. Нет, не то, он обязательно обратится в полицию. Это не подходит…»
Двое привратников спустились по ступенькам, их ноги хлюпали по промокшему насквозь голубому ковру. Один из них нес стул с мягким сиденьем.
Водитель распахнул дверцу, раскрыл над ней зонт, стал ждать, пока привратники устанавливали стул.
— Если мадам пожелает присесть, мы могли бы внести ее в дом, не причинив вреда этим прелестным красным туфелькам.
— Спасибо. Я не стану возражать.
Приподнимая подол ярко-красного шелкового платья от Натальи Гончаровой, с дерзким низким вырезом и слегка присборенного на левом бедре под жемчужным украшением (она приготовила его для открытия выставки, но потом решила надеть платье от Шанель), стараясь не намочить туфли от Закари, Женевьева уселась на стул, мужчины подняли ее и понесли в дом.
«Я скажу, что упала в обморок в магазине Закари и должна была поехать домой и прилечь. Меня рвало. Я была абсолютно разбита, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю и решимость, чтобы добраться сюда, я все еще очень слаба…»
Привратники опустили стул на пол в холле, и Женевьева протянула свой плащ служителю. До нее донеслись музыка и громкие голоса.
Двери в танцевальный зал были распахнуты.
Оркестр исполнял шумную и веселую импровизацию, по залу скакали танцоры в костюмах, пестреющих фантастическими полосами и безумными зигзагами. На их головах красовались невообразимые бесформенные шляпы или конические колпаки. Нувориши флиртовали с потомственной богатой аристократией под возвышающимися в зале металлическими скульптурами Леже. Красота мило болтала с богемой на фоне тканевых коллажей Делоне, выполненных в зеленых, красных, голубых и сверкающих желтых тонах. Обслуживающий персонал метался по залу, проносил в воздухе подносы. Норман Беттерсон потирал подбородок. Вайолет де Фремон в безупречных ярко-розовых туфлях, которые могли быть созданы только Паоло Закари, вцепилась в руку графа Этьена, ее величественного супруга. В дальнем углу зала Гай Монтерей приложил ладонь ко лбу в странном приветствии. По ледяному фаллосу стекали прозрачные капельки.
Роберт оставил графа Дюваля и широкими шагами поспешил к ней навстречу.
Женевьева запаниковала.
— Я… меня стошнило на человека в темном переулке.
Лулу кинулась вперед.
— Виви…
— Я должна была поехать домой и переодеться. Я…
— Дорогая. — Роберт взял ее за руку. — Думаю, тебе лучше пойти со мной.
— Что…
— Делай так, как он говорит, шери. — Лулу взяла ее за другую руку.
Оркестр грянул джаз, под ритм которого невозможно было усидеть на месте, и танцпол тут же наполнился людьми. А Женевьева, которую уводили из зала, едва успела разглядеть развевающиеся платья и смеющиеся лица.
Глава 3 ПОДМЕТКА
На обратном пути Роберт крепко держал Женевьеву за руку. Они последними покинули семейный склеп, остальные уже уехали на машинах или брели пешком по направлению к дому. Она не пожелала ехать в «даймлере» с родственниками, он мог понять ее. Роберта до глубины души тронуло то, что сейчас она хотела побыть с ним наедине.
Ее рука казалась крошечной и ледяной, в глазах застыла пустота. Ему хотелось прижать ее к груди, сжать ладонь, согреть своим теплом. Он чувствовал, что она не хочет этого, и уважал ее желание. Бывают моменты, когда человеку необходимо свободное пространство, чтобы жить, вспоминать, скорбеть. Если бы он только сумел подобрать правильные слова утешения!..
— Моя дорогая, — попытался начать Роберт, когда они проходили по усыпанной гравием дорожке между небольшими могильными плитами, витиеватыми мраморными распятиями, статуями ангелов, медленно двигались в тени серебристых берез и каштанов по направлению к огромному дубу. — Я помню, когда умер папа, у меня было чувство, словно кто-то выбил почву у меня из-под ног. Я не представлял, как мы сможем дальше жить без него. Он был таким значительным человеком. Его ум, его характер… Он обладал особенной статью. Но мы продолжали жить дальше, Женевьева. Я не думаю, что смогу когда-нибудь стать достойным отца, но я старался изо всех сил. Мы все старались, мама и моя сестра и…
Женевьева выдернула руку и бросилась к дубу. Он, смутившись, наблюдал за ней, пока она что-то искала на стволе, а затем, похоже, обнаружив то, что хотела, стояла спокойно, гладя кору дерева.
— Что это, милая?
Она не ответила. Просто продолжала смотреть на ствол дерева и гладить его.
Наконец, он откашлялся и произнес:
— Не лучше ли вернуться к дому? Они, наверное, удивляются, куда мы подевались.
— Пускай удивляются.
Солнечный свет яркими лучами метался среди веток, пронзая листья своими золотистыми копьями. Роберту стало жарко в глухом черном костюме, и он расстегнул воротничок.
— Несправедливо, что это произошло в столь прекрасный день, правда? Небо должно плакать вместе с нами. Конечно, когда мы хоронили папу, выдался ужасно жаркий день. Ну, так…
— Не мог бы ты заткнуться хотя бы на минуту? Сделай одолжение? — Слова вырвались из ее горла, напоминая звук мотора, который никак не хочет заводиться. Он знал, когда она повернулась и бросилась бежать прочь — к машине, что она плакала. Наконец. Она не плакала, когда они рассказали ей обо всем. Она не плакала во время службы и на кладбище.
А ей стоило поплакать. Это было бы естественно и пошло бы на пользу.
Он пристально рассмотрел ствол дуба, прежде чем отправиться следом за ней. На стволе была нацарапана надпись, всего одно слово — ЖОЗЕФИНА. Больше ничего.
Когда он вернулся к машине, жена припудривала лицо, глядя в маленькое зеркальце.
— Мы должны возвращаться, — сказала она. — Родные будут ждать меня.
Остаток дня он внимательно наблюдал за ней. Слушал, как жена разговаривает с тетушками и дядюшками, некоторые из них были на их свадьбе. Наблюдал, как она обменивается любезностями с приходским священником, наклоняется, чтобы расцеловать маленьких кузин, пожимает руки доброжелателям из деревни. Как она вежливо кивает, бесстрашно улыбается. Все делает автоматически.
В какой-то момент он устал от постоянной необходимости поддерживать светскую беседу и вышел прогуляться. В розарии присел на скамейку, чтобы покурить, и был удивлен, когда к нему присоединился стройный мужчина, в котором он узнал доктора Петерса, семейного врача, тот тоже раскуривал сигару.
— Печальное событие. — Доктор Петерс шепелявил и слегка причмокивал во время разговора.
— Да. Вы, должно быть, хорошо знаете семью.
— О да. — Петерс многозначительно кивнул. — Знаете, я помог маленькой Женевьеве появиться на свет. Это были очень трудные роды.
Роберт выпустил клуб дыма.
— Я этого не знал.
— Ну, она не из тех, кто легко проскальзывает, ведь так? Только не наша Женевьева. — Проговорив эти слова, доктор, похоже, понял, что позволил себе вольность, допустив приятельский тон. Его улыбка стала обеспокоенной.