— Зачем ты сказала, что беременна?
— Не знаю.
— Это была нелепая ложь.
— Согласна. Но разве теперь это имеет значение? Наш брак в любом случае распался, мы оба это знаем.
— Между мужем и женой не должно быть секретов. — Он отхлебнул свой бурбон. — Именно здесь и начинается разлад. Ты выстроила эту «дорогу лжи» задолго до того, как познакомилась со своим башмачником.
— Уже поздно, Роберт. Утром я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать.
— Неужели? — Он удивленно приподнял бровь. Его тон стал ледяным. — Потому что есть вещи, о которых я непременно хочу узнать.
— Пожалуйста, позволь мне лечь спать.
— Это не твоя вина. Ты не виновата ни в чем, что произошло. — Роберт не сводил глаз с увядших роз. — Я нанял детектива, чтобы он следил за тобой и рылся в твоем прошлом. В протоколах школьного делопроизводства.
— Что ты сделал?
— Я вовсе не горжусь собой. Я поступил неправильно. Но есть нечто, о чем ты не рассказала мне, ведь так? Что-то произошло с тобой в детстве. И это «что-то» сгубило наш брак.
— Роберт, перестань.
— Когда ты сильно на кого-то злишься, можешь натворить много плохих вещей. Сегодня вечером я совершил очень плохой поступок. Думаю, я хотел рассчитаться с тобой.
— Не рассказывай больше. Я ни о чем тебя не спрашиваю.
На мгновение он заколебался, рассказывать ли дальше о том, что произошло, и в конце концов решил промолчать.
— Женевьева, я человек, который всегда смотрит только вперед и думает о будущем. Я не зацикливаюсь на прошлом. Но ты должна знать, что осталось там. Есть уроки, которые необходимо усвоить, и двигаться дальше. Только так можно достичь успеха. Я все еще люблю тебя, да поможет мне Бог.
— Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась? Неужели ты действительно думаешь, что мы сможем возвратить нашу прошлую жизнь и зажить как ни в чем не бывало?
Он сухо усмехнулся:
— О нет, милая. Мы не вернемся в прошлую жизнь, мы пойдем вперед.
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу предложить тебе сделку. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала над моим предложением. Я скажу то, что должен сказать, а ты можешь остаться сегодня здесь и хорошенько подумай об этом. Утро вечера мудренее.
И снова она ждала. Теперь он казался выше, словно действительно вырос в ее глазах.
— Ты откроешь мне свой секрет. Секрет, который подорвал наш брак и заставил тебя броситься в объятия другого мужчины. Ты расскажешь мне, я выслушаю, и мы пойдем вперед. Мы больше никогда не станем об этом вспоминать. Мы уедем из Парижа, как только я завершу все дела и закажу билеты. Мы отправимся в Бостон. Ты станешь относиться ко мне, как и положено жене, с уважением. У нас будут дети.
— О, Роберт…
— Нет, ничего сейчас не говори. Подумай как следует над моим предложением. Бостон — не такое уж плохое место, если попытаться и рискнуть. У тебя не будет ни в чем недостатка. Ты познакомишься с моими мамой и сестрой. Вы подружитесь. Мы все будем заботиться друг о друге. Забудем наши неприятности, как страшный сон, начнем все сначала. — Он выпустил облако дыма. — Больше никаких любовных приключений, лжи и тайн.
Он допил свой бурбон. Его руки больше не дрожали.
— Почему ты думаешь, что я соглашусь поехать в Бостон? Ты же знаешь, что я никогда не хотела туда.
— У тебя нет выбора. В любом случае Париж — не твой город, это не то, что тебе необходимо.
— Что же мне необходимо?
Он наклонился вперед:
— Я знаю о туфлях, милая моя. О тех крошечных туфельках с пуговичками. О твоих детских туфельках. Из сотен своих туфель в той комнате ты взяла только туфельки от Мери Джейн.
Она попыталась что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова.
— Тебе необходимо чувствовать себя чьей-то маленькой девочкой. Стань моей. Именно об этом я всегда мечтал. — Он снова поднялся, отряхивая свой костюм. — Вот такое предложение. Ты можешь принять его или отвергнуть. Увидимся утром.
Луна освещала ее комнату бледным зеленоватым светом. Или это был свет от фонарей? Женевьева никак не могла найти серьезную причину, чтобы подняться и опустить жалюзи. Она совсем обессилела, но сон не шел к ней. Даже закрыть глаза и то было трудно. Глаза упорно не хотели закрываться.
Она тосковала по объятиям Паоло, по лимонному запаху его кожи, по сладко-соленому вкусу его губ.
Она думала о слащавых и душных объятиях Роберта. Как они могут жить вместе в Бостоне, да и где-либо еще? И разве может она раскрыть ему свою тайну? Это невозможно.
Она должна вернуться домой, к отцу.
Там она станет выращивать розы, вязать у камина, выгуливать собак, беседовать с викарием в церкви, пить по ночам и доливать бутылки водой, чтобы прислуга ни о чем не догадалась. И тосковать по тому, что могло произойти, но не произошло. Ухаживать за отцом, здоровье которого станет ухудшаться с каждым днем. Сидеть у его постели и бесконечно рассказывать о незначительных, минутных происшествиях в деревне, потому что, в конце концов, о чем еще говорить?
И еще она будет избегать взгляда доктора Петерса.
Она уснула, думая о туфельках Мери Джейн. О пуговках. О сияющей лаковой черной коже, которая ей так нравилась. Вспомнила, как она слюнила пальчик и стирала грязные пятна. Вспомнила свои ножки в туфельках. И еще — об одном особенном дне в Фортнуме со своей матерью и мистером Слэттери, джентльменом из Нью-Йорка.
Утро ворвалось неожиданно, вытянуло Женевьеву из сна прежде, чем она приготовилась к этому. Она села в кровати, выглянула в окно, увидела серые крыши, дымовые трубы, верхушки деревьев. Улица уже проснулась. Жалюзи звякали и открывались. Внизу кто-то насвистывал. Она долгое время сидела на постели, прислушиваясь к звукам пробуждающегося от сна города.
Улицы наполнял аромат свежей утренней выпечки. На каждом углу пестрели букеты цветов, которые торговки продавали с рыночных лотков или из простых цветочных корзин. Старик вел за собой стадо коз, колокольчики на их шеях мелодично позванивали. Из жилого дома вышла женщина с кувшином, стадо коз остановилось посреди дороги, хозяин принялся доить блеющую козу. За этой сценой наблюдала безупречно одетая седовласая женщина в розовых туфлях на шпильках от Перуджи, сидевшая в открытом кафе. Двое полицейских на противоположной стороне улицы смеялись и курили. Только в Париже можно увидеть нечто подобное.
Когда Женевьева вошла в кафе Рампельмайера, первым человеком, которого она увидела, оказалась Лулу. Она расположилась на своем любимом месте, за столиком в углу, три пустые кофейные чашки выстроились перед ней в ряд. Лулу с аппетитом поглощала шоколадный эклер.
Через мгновение она подняла глаза и заметила Женевьеву.
— Хочешь присоединиться ко мне, шери? — Она указала на пустой стул рядом с ее столиком.
— Если ты не возражаешь.
Лулу наклонилась вперед:
— Ты видела нового официанта?
— Где?
— Вон там. — Она указала на молодого человека, раскладывающего ножи, ложки и вилки на соседнем столике. У него были широкие плечи и привлекательные мускулистые руки. Его талия была узкой, волосы уложены назад и слишком сильно смазаны маслом. Женевьева подумала, что они наверняка упрямо-кудрявые и отказываются подчиняться своему владельцу.
— Как ты думаешь, он?.. — Лулу указала на багет, который подавался за соседним столиком.
Женевьева сжала губы, а затем медленно покачала головой.
— Думаю, он больше… — И она ткнула пальцем в эклер Лулу.
— Как жаль. У него красивые глаза.
— Итак, за кого это пирожное? За Кэмби?
Лулу нахмурилась:
— За него? Нет. Он вернулся, как я и предсказывала. С ним все в порядке, но он ничего не помнит ни о Виолетте, ни о том, где его носило. Или притворяется. Я испытываю такое облегчение, что просто не могу сердиться.
— Ты любишь его и всегда будешь любить. Но если не за Кэмби, за кого же это пирожное?
— За нас, Виви. За тебя, моя лучшая подруга. За девушку, которая всегда видела меня насквозь. Я предала и отравила нашу дружбу, потому что завидовала тебе. Теперь я ничего не могу исправить, как бы ни жалела о том, что сделала. То, что я совершила, невозможно простить.