Пол перед глазами помутнел и расплылся, и влаги оказалось так много, что первая крупная капля в повисшей тишине упала на пол с различимым стуком.
Лина разрыдалась, когда терпеть напряжение в горле стало совсем невозможно и воздух в легких закончился. Разрыдалась так сильно, как не рыдала никогда в жизни: захлебываясь воздухом, некрасиво исказив лицо и судорожно дергаясь. Она схватилась пальцами за волосы и потянула их вперед, чтобы спрятаться, и этот собственный отчаянный жест сорвал все оставшиеся клапаны, удерживающие остатки ее контроля.
Она испытывала отвращение к себе, и ей казалось, что Глеб разделяет это чувство с ней прямо сейчас, потому что он не сдвинулся с места и смотрел. Она чувствовала его тяжелый взгляд — еще тяжелее, чем вина, вдавливающая ее в пол. Иногда люди не могут не смотреть на отвратительные вещи, потому они притягивают взор не меньше, чем вещи красивые.
Что он о ней уже подумал и что подумает после того, как она зальет пол его студии слезами? Он не позвонит в полицию, потому что это безумие. Она не успела ничего украсть. Но в его силах было дать ей худшее наказание. Безжалостное равнодушие к слезам станет только началом.
Лина подняла руки, чтобы вытереть щеки, но истерика не прекращалась, поэтому она, должно быть, просто размазала черную тушь по всему лицу.
Чудовищно.
Ей казалось, что она проревела целую вечность, что она неиссякаемый источник соленой воды и уже устроила целый потоп. Шарфу пришел конец. Она использовала его как платок, и он впитал все ее слезы, став неприятно влажным, с расплывающимися потеками черной туши.
В какой-то неопределенный момент она смогла нормально, не прерывисто вдохнуть и выдохнуть, после чего перестала вздрагивать, а затем и слез в ней больше не осталось.
Глеба рядом, где он стоял перед тем, как она расплакалась, больше не было. Лина не осуждала его. В конце концов, всему есть предел. Терпение человеческое не безгранично.
Зато кольцо лежало на полке.
Лине снова до тошноты поплохело. Она развернулась, чтобы уйти, но обнаружила, что Глеб вовсе не оставил ее наедине с истерикой: он сидел у стола позади, уперевшись виском в кулак, и нечитаемым взглядом смотрел на стакан воды перед ним.
— Пей, — просто сказал он.
— Не хочу, — прохрипела Лина.
— Пей, — повторил он.
Ей хотелось проигнорировать его, потому что это не звучало как просьба, но, быстро глянув на высокий прозрачно-синий стакан, наполненный водой почти до краев, она передумала.
Выпив все до последней капли, Лина поставила его на место тихо и без стука.
— У меня клептомания.
Слова вылетели с той невообразимой легкостью, которую она искала так долго и не находила. А всего-то нужно было прореветься от души.
Глеб вздохнул и поднял на нее глаза.
— Я знаю.
— Откуда?
— Догадался.
— Какой умный.
— Да.
Непривычное, но уже знакомое напряжение в горле вернулось, но плакать было уже нечем. Пустота царила и в мыслях.
— Почему не сказала раньше? — спросил Глеб.
— А ты почему меня обманул? — спросила Лина.
— Тебе не кажется, что мой вопрос в данной ситуации позначительнее будет?
— Будем спорить, что первее: курица или яйцо?
— Лина…
— Мое поведение оправдывает болезнь, а твой обман что?
Глеб устало потер глаза и, с силой проведя рукой по лбу вверх, растрепал волосы.
— Очевидно, что незнание! Я бы не стал в шутку обвинять тебя в воровстве, если бы знал, какие последствия могут быть у моих слов.
— А я бы не стала рассказывать человеку, с которым виделась несколько раз, что у меня есть беды с башкой. Я спрашивала, зачем ты меня обманул и сказал, что потерял кольцо.
— Любопытство.
— Утолил?
— Да.
Лина сжала ладони в кулаки. Хотелось влепить Глебу пощечину, но ее останавливало то, что истерикой это глупое действие уже не оправдать. Она успокоилась, а он не заслуживал пощечины только потому, что она не нашла в себе смелости прояснить все вовремя.
— И что помешало тебе сразу сказать, что оно типа нашлось?
— То, что оно не нашлось, а просто не терялось, — воскликнул Глеб. — Мне были интересны твои карты и ты вместе с ними. Ты мне понравилась, и я хотел приходить еще! Я уже успел забыть об этом кольце. Все это давно перестало быть важным. А ты не сказала, что это может быть важным! И это важно до сих пор, потому что твоя клептомания никуда не девается. Ты хочешь извинений?
— Я ничего не хочу. Ты… ты должен быть сказать… Я ведь… — Лина прижала пальцы к сухим векам, надавливая на глазные яблоки до боли и звездочек перед внутренним взором. — Я думала, что это я его украла. Несколько дней. Пока не проверила все места, в которых обычно все прячу. А потом… потом ты решил пошутить! И я снова… снова начала думать, что это я!
Глеб нахмурился.
— Как тебе вообще могло прийти в голову то, что ты его взяла?
— Карты выпали на кражу.
Он невесело усмехнулся.
— Хочешь сказать, что ты картам поверила? Которым никогда не верила?
— У меня всегда есть причина думать, что если что-то где-то пропало, значит, я могу быть к этому причастна, — ответила Лина. — Карты только подтвердили мое подозрение. Я не всегда помню момент кражи.
Она посмотрела на пустой стакан и поняла, что снова хочет пить. Во рту стало сухо, словно она не пила вечность. Она облизнула губы. Как ей уйти?..
Лина все еще хотела сбежать, и даже организм поддерживал ее желание закончить этот ужасный разговор. Но Глеб сидел на стуле почти возле выхода и преграждал путь.
Он спросит. Точно спросит ее о том, чего она слышать не хочет.
— Магнит ты так же украла?
Вопрос неприятный, но легкий.
— Да, — сказала Лина. — Я хотела его вернуть. И носила в сумке… все время.
— Четыре месяца. Даже больше.
— Да.
Глеб неверяще покачал головой.
— Еще что-то было?
— У тебя… если не считать студию, в твоей квартире почти нет мелких вещей, которые я могу захотеть взять. Кроме… — Лина замешкалась.
— Кроме чего?
— Пульт от кондиционера. Я украла его зимой, но вернула перед тем, как уйти.
Глеб несколько секунд смотрел на нее. А затем тихо засмеялся.
Это было почти обидно, но Лина поджала губы и промолчала. Лучше смех, чем презрение.
Задавая следующий вопрос, он улыбался.
— Ты ведь не лечишься, да?
Что ж, это было неизбежно.
Лине хотелось съежиться до атома.
— Не лечусь. Это… не мешает мне жить.
— Правда?
— Раньше не мешало.
— Что будет, если я повешу на тебя административку за мелкую кражу?
Лина похолодела.
— Я… я расстроюсь, — ответила она. — Ты опять шутишь?
Глеб выглядел серьезным.
— Я тоже расстроюсь. Может быть, шучу, а может, и нет. Но зато ты тут же поймешь, что это мешает тебе жить!
— Ты мне угрожаешь?
— Если только чуть-чуть.
Лина продержалась всего несколько секунд под его темным взглядом, а затем рванула к выходу, прекрасно понимая, что даже если успеет добежать до куртки, не успеет обуться и выйти.
Глеб поймал ее в коридоре у двери в комнату. Обхватил за талию и потащил ее вмиг ставшее от безысходности безвольным тело в ванную. По крайней мере, пока что не в психушку.
Лине искренне хотелось прорыдаться еще раз, но столько соленых вод ее слезные железы никогда не вырабатывали, а все запасы, накопленные за десяток лет, она уже исчерпала.
— Умойся, — сказал Глеб.
Лина взглянула в зеркало. Лицо было опухшим и чумазым.
— Красота, — равнодушно сказала она.
— Не то слово.
Лина умылась ледяной водой, тщательно вытерев черные круги под глазами и, закончив, уперлась руками в края раковины и уставилась на струю из-под крана.
— Из всех твоих бытовых привычек, эта — самая дурная, — недовольно сказал Глеб, выключая его.
— Теперь ты знаешь, что я еще и вещи приворовываю.
— Клептомания — это не привычка.