Несмотря на то что Аня заверила ее, что все получилось, Лина стала терзаться мыслями о том, что вообще-то пообещала Глебу, что будет стараться. Нельзя было игнорировать его желание ей помочь, поэтому однажды вечером, когда она осталась у него на ночь и вызвалась помочь разложить распечатанные фотографии в папку, она, совершенно не скрывая своего ужаса ни в голосе, ни в глазах, сказала, что готова сходить к специалисту. Глеб даже выронил из рук еще теплую после печати фотографию девушки, которая изображала карту Звезда. Лина подняла ее и, вставив в файл в папке, попросила его в первый раз сходить с ней за компанию — моральная поддержка ей была необходима.
Услышав про это, Аня профессионально сделала вид, что все идет как надо.
— Я несколько лет уговаривала тебя сходить к врачу. Давай не будем скромничать и назовем твое внезапное желание наконец поработать над собой чудом.
Возможно, все и правда шло как надо.
Но Лина не могла просто так промолчать.
— Разве я не должна быть уже как бы свободной от своей привычки? Болезни…
Аня щелкнула пальцами.
— Вот! Теперь ты наконец называешь это болезнью. Невероятный прогресс за такое короткое время!
— Избавлять меня от этого, выходит, врач будет?
— Вообще-то никогда не знаешь, как подействует ритуал. Он подавляет негатив и расчищает дорогу к цели, подкидывает удачные возможности, на которые тебе проще согласиться, будучи свободной от деструктивных мыслей!
— Но…
— Что? — хитро прищурившись, заулыбалась Аня. — Ты правда ждала моментального чуда? Ты?
Лина отмахнулась от нее и отвела взгляд в сторону.
— Моментальные чудеса только для истинных верунов, прости, Лина. Мы подарили тебе не избавление, а шанс избавиться и измениться.
— Зачем ты это сказала? Я ведь сейчас разочаруюсь окончательно — и плацебо перестанет работать, — процедила она. — И я украду твой кинжал. Я мечтаю об этом с тех пор, как увидела его впервые!
Взгляд Ани метнулся к алтарю, и сама она едва заметно дернулась.
— Не украдешь, — уверенно заявила она. — Процесс уже запущен. Ты в понедельник пойдешь к очень клевому мужику, который выведет тебя на путь истинный.
— Я записалась к женщине вообще-то, — поправила Лина.
— Ну да, — легко бросила Аня в ответ и улыбнулась себе под нос.
В понедельник утром, не отпуская руки Лины, будто она могла сбежать, Глеб пару раз стукнул в дверь кабинета психотерапевта и открыл ее перед ней.
Ее будущего врача звали Виктор Алексеевич. Он извинился за ошибку на сайте, из-за которой там возникла путаница с врачами, и учтиво поинтересовался, не станет ли это проблемой.
Лина глубоко вздохнула, стискивая руку Глеба своей, выдавила из себя улыбку, и в ту же секунду вместо страха почему-то почувствовала странное радостное облегчение и необъяснимую уверенность, что это точно не станет проблемой.
Через несколько недель после ритуала и начала психотерапии Лина, вопреки всем заверениям Ани и больше из чувства противоречия и упрямства, как потом выяснилось, все-таки стащила кинжал с ее алтаря. Реакция Ани была бесценной.
Виктор Алексеевич, выслушав историю о печальном детстве, рассудил, что мама должна была отчитать Лину за то, что она украла деньги отца, даже несмотря на то что потом их вернула. Он объяснил, что, не сделав этого, мама ненароком дала добро на воровство и дальше. Лина почувствовала безнаказанность, научилась оправдывать школьное воровство тем, что всегда все возвращала так же незаметно, как и брала, и смирилась впоследствии с теми вещами, которые так и не вернулись к своим владельцам. Тем самым Лина еще больше углубляла в себе эту потребность красть снова и снова, подсознательно каждый раз ожидая наказания. Красть до тех пор, пока она его не получит. Пока кто-то не возьмет на себя роль матери и не доиграет ее до конца. Глеб, пошутив про два года тюрьмы и доведя этим Лину до истерики, слегка расшатал ее нервную систему, но пожалел ее и немного не додавил — и слава богу. Услышав об этом, он невинно хлопнул глазами и сказал, что вообще-то не шутил — ха-ха.
Играть роль до конца пришлось Ане. Обнаружив кинжал в сокровищнице с безделушками, среди прочего хлама, она взбесилась и разоралась так сильно, что Лина поначалу даже не совсем понимала, что ей делать. Должна ли она быть просто в шоке с того, что видит подобное впервые в жизни, или стоит съежиться от ужаса и раскаяния за преступление? А может, нужно разозлиться на обидные слова и накричать в ответ? Или вообще впасть в новую истерику? Аня вопила, что она пострадала от ее болезни больше всех, что она всегда закрывала глаза на ее выходки, но помнит каждую гребаную мелочь, которую Лина, не видя границ, бессовестно таскала у нее на регулярной основе и не всегда возвращала. Аня назвала ее безнадежной воровкой и зло бросила, что пара годков в тюрьме ей и правда бы не помешала, чтобы выбить всю дурь из башки. В конце концов, она заявила, что ее все это достало и кинжал стал финальной точкой. Она хлопнула дверью квартиры со всей дури и пропала на целую неделю, оставив Лину в абсолютнейшем раздрае.
Знакомая истерика пришла чуть позже, но была в разы сильнее. Лина пропустила поход к психотерапевту, даже не удосужившись его об этом предупредить, не отвечала на звонки Глеба и прогнала его, когда он пришел к ней сам. Через дверь он пытался убедить ее в том, что она не должна оставаться одна и что он хочет помочь. Он порывался забрать ее к себе, но она просила его уйти, не желая слушать его слова утешения. Он приходил каждый день, а на пятый не выдержал и признался в том, что Аня не имела в виду ничего из того, что сказала. Лина подумала, что он снова ее утешает. А потом до нее дошло. И она перестала отвечать Глебу через дверь. Предатель.
Когда Аня вернулась, Лина не смогла посмотреть ей в глаза, свернулась в углу своей спальни и не подняла головы даже тогда, когда та пришла и села рядом.
— Прости меня, пожалуйста, — жалобно произнесла она.
— Я вас обоих ненавижу, — сказала Лина.
— Я не хотела говорить все, что тогда сказала…
— Не беспокойся. Все было правдой.
— Но я никогда так не думала.
— Мне все равно.
Аня снова удивила ее, впервые в жизни показав еще одну свою эмоцию, прежде невиданную. Она заплакала, уткнувшись Лине в плечо, очень тихо, совсем не издавая звуков, но футболка становилась все более сырой от ее слез.
Лина злилась, но момент ее тронул.
Возможно, если Глеб тоже так же слезами будет умываться, ее сердце дрогнет в понимании.
Нет.
Она игнорировала обоих два дня, пока не дошла до психотерапевта.
После разговора с ним пришлось резко остыть и неохотно простить и Глеба, и Аню, которые сговорились, чтобы дать ей то наказание, которое она ждала почти всю свою жизнь. Сурово. Но действенно.
Виктор Алексеевич назвал обоих рисковыми ребятами, и Лина была готова поклясться, что слово “ребята” звучало как “придурки”. Больше никак их помощь он комментировать не стал и, по всей видимости, согласился с тем, что такая эмоциональная встряска для Лины бесполезной не была.
Через четыре месяца после начала психотерапии она сняла с запястья браслет, которым щелкала себя, когда ей приходила в голову мысль что-нибудь снова украсть, пришла на очередную сессию, количество которых сократилось до одного раза в две недели, и показала блокнот с аккуратно проставленными галочками за каждый день.
Кинжал оказался последней вещью, которую она взяла без спроса.
— Я поражен, насколько эффективной и быстрой оказалась работа с вами, Лина, — поправив очки, сказал Виктор Алексеевич.
Лина задумчиво покрутилась в кресле. Кушетку она терпеть не могла, потому что она ассоциировалась у нее с болезнью, поэтому всегда выбирала сидеть напротив врача.
— Вообще-то я уже четыре месяца к вам хожу. Приличный срок, разве нет?
— Да, но последним, что вы украли, был декоративный нож подруги три месяца назад.
Ха, декоративный. Смешно. Рассказывать об Ане приходилось не раз, но Лина слегка недоговаривала, утверждая, что они обе тарологи.