Был у внедрения такого удобного паразита и побочный эффект в виде нарушения речи, потому что паразит проникал в лобную долю, а там, рядом с местом, которое отвечало за эмоции и контроль, находился речевой центр. Поэтому у всех Абураме в той или иной степени были проблемы с составлением предложений и высказыванием мыслей, особенно в детстве и юности. То ли из-за того, что женщины, в принципе, более разговорчивы и приспособляемы, то ли из-за немного другого строения мозга, но такой «недуг» в основном был у парней. Например, у Чио почти не ощущалось затруднений в общении, а вот у её сверстника было лёгкое заикание и очень путанная речь. Его отец учил говорить его на выдохе, но по большому счёту большинство Абураме были не слишком разговорчивыми. Получалось, что даже в садике и Академии, вообще независимо от наличия или отсутствия жуков в теле, маленьким Абураме было сложно общаться со сверстниками, заводить друзей и приятелей. Но паразит делал так, что они по этому поводу не слишком переживали.
На третий день Шино вместе с отцом рано утром ушёл на миссию.
Мы попрощались, поцеловавшись в укромном уголке. После того случая в самом начале Шино вёл себя осторожно и сдержанно, лишь иногда меня касаясь, сообщив, что я должна привыкнуть к нему. Иногда мы обнимались и целовались, и из-за этих ласк у меня в голове становилось так пусто, а в груди, наоборот, тесно. Было стыдно и страшно, но я малодушно пользовалась отсрочкой, желая урвать ещё немного счастья.
Так легко разгадав загадку странной речи Шино, к которой я очень быстро привыкла и прекрасно понимала, я осмелилась спросить обаа-сама об очках и глухих воротах с капюшонами — в общем, о «классическом виде Абураме вне клана». Я видела Шино без его глухой экипировки только по утрам и вечерам.
— Я говорила уже тебе о… затруднениях в личной жизни моих мальчиков, Джоо-чан, — вздохнула обаа-сама, с которой мы вместе обжаривали бобы, чтобы приготовить натто про запас. — Некоторое время назад я решила, что это может быть неплохой маскировкой.
— Маскировкой?..
— Несмотря на то, что их эмоции подавляются, мужчинам очень сложно смириться с отказом женщины или её пренебрежением, — цепко посмотрела на меня обаа-сама, я даже смутилась, подумав, что она намекает на то, что у нас с Шино ещё ничего не было, кроме поцелуев, от которых у меня подгибались колени. — Мы «покупаем» детей, но кто бы знал, скольких сил и нервов это стоит. Иногда лучше, чтобы девушка не догадывалась, что за мужчину кладут ей в постель. Услышав про Абураме, даже те, кто до этого был согласен, отказывают. Без очков и всего остального большинство даже не подозревает, что перед ним член нашего клана. Должны же мальчики хотя бы иногда радовать себя в «весёлом квартале».
— Н-наверное, — наверное, я заполыхала ушами, хотя не должна не признать рациональное зерно в этих «маскировках». — Я тут подумала над вашими словами про невест… У меня возникла одна мысль. После Четвёртой мировой войны погибло много шиноби. Возможно… какие-то дети остались сиротами. Если взять в клан нескольких девочек на воспитание… они привыкнут ко всему этому… и смогут стать спутницами следующего поколения. Возможно, они не смогут управлять жуками, но… хотя бы нескольких…
Лицо обаа-сама просветлело, и она снова улыбнулась мне, распустив сеточку морщинок.
— Это хорошая мысль, Джоо-чан, но ты же понимаешь, что таким девочкам, если мы сможем их заполучить, потребуется женское внимание? Я уже слишком стара, но сейчас, когда в клане появилась ты…
Её слова потерялись в гуле, который заложил уши. Я оторопела, сражённая своими мыслями. Как я могу рассуждать о каком-то будущем? Как смею претендовать на что-то, когда я… такая… Когда я…
— Джоо-чан, что с тобой? — тревожно взглянула на меня обаа-сама, и я не выдержала и упала перед ней на колени, захлёбываясь рыданиями и извинениями.
— Простите меня, простите, обаа-сама! — по щекам текли слёзы, в носу было мокро, а сердце просто разрывалось от боли. — Я больше не могу! Простите! Я боюсь, что наврежу Шино! Со мной что-то сделали! Я так боюсь! Я не хочу мстить клану Абураме. Не хочу быть оружием Камизуру! Простите меня! Убейте меня! Прошу вас!
Я вздрогнула, когда её рука осторожно коснулась моей головы и погладила по волосам.
— Тише… тише, маленькая… Успокойся, Джоо-чан, — ласково ворковала старейшина, пока я захлёбывалась рыданиями от своей ничтожности.
Слава Рикудо, что этого не видит Шино. Я слишком малодушна, чтобы покончить с собой, но смолчать я не смогла. Пусть лучше меня убьют за предательство. Потому что я предала всё, во что верила моя семья. Я не была сильной и стойкой, я слишком слабая. Я не достойна звания куноичи.
Обаа-сама успокаивала меня минут сорок, дала выпить что-то травяное и горькое и подробно расспросила. Я рассказала ей всё-всё без какой-либо утайки. И про смерть родителей, и про последнюю миссию отца в Долину Жуков, и про Джибачи, и про тот приказ Цучикаге, и о том, что сделала со мной Сузумебачи.
— Собирайся для выхода, — кивнула мне обаа-сама, и я кивнула, смирившись со своей судьбой.
В комнате, где я за почти три дня немного обжилась, я переоделась в свою одежду, аккуратно сложив на футоне всё, что мне здесь дали. Поколебавшись, я достала свою акабеко и положила её на видное место. Историю талисмана я Шино рассказала, так что он должен понять, что я желаю ему счастья. У него останется Чио-чан.
Подумав, я не стала забирать пчёл, которые работали, даже выпустила всех, кто был во мне. Не стоило портить репутацию клана, в который я почти вошла, или пугать зрителей моей казни.
Обаа-сама тоже переоделась в чёрное кимоно, на воротнике которого были, как пуговицы, красные жуки. Мы с ней покинули клановый квартал, и я очень старалась не обернуться и ни о чём не думать.
Солнце уже начало клониться к закату, окрашивая небо Конохи алыми багряными всполохами, напоминая поле, которое первым мне показал Шино. Паучья лилия. Нити жизни, неровно обрезанные Смертью. Снова красное. Всё приходит и уходит.
Красная осень
На три дня просыпалось
Глупое сердце…
— Сюда, — кивнула обаа-сама, отвлекая от составления дзисэй[1], и повернула к большому зданию, укрытому за деревьями. На вывеске было написано, что это госпиталь.
— Милочка, — обратилась обаа-сама к девушке, сидящей за стойкой, — где я могу найти Фурофоки-сан?
— О… Фурофоки-сама почти закончила смену, — встрепенулась молодая ирьёнин, — но, кажется, она ещё в оранжерее. Пройдите по коридору и направо.
Я растерялась и уже не знала, что и думать, когда мы дошли туда, куда нам сказали, и застали в коридоре худую, высокую и очень старую женщину, почти такую же старую, как обаа-сама. Ну, может, лет на десять моложе. Несмотря на огромное количество морщин, эта бабка держала себя в форме, даже губы были накрашены. По крайней мере, на клановую татуировку это похоже не было. У неё было худое узкое лицо и крупный крючковатый нос. Она посмотрела на нас через круглые очки и удивлённо открыла рот.
— Хотару? Ты ещё жива, старая кошёлка? — не слишком любезно спросила она. И я тоже открыла рот от неожиданности. Но обаа-сама только захихикала.
— Могу сказать о тебе то же самое, древняя развалина!
А до меня дошло, что это было что-то вроде подначек между… подругами. Хотару! Имени старейшины я не знала, а спросить как-то постеснялась, а её, оказывается, зовут «Хотару»!
— Зачем пришла? — спросила Фурофоки. — И кто это с тобой? Правнучка?
1
辞世の句 «Дзисэй но ку» (или коротко «дзисэй») — это «Прощальная речь миру», может быть написана в форме канси, гэ, танка (вака и кёука) или хайку. Прощальный строки, которые должен написать или сочинить воин на пороге смерти.