— На тот случай, ваше величество, если мы не обнаружим королевы живой или мертвой. Тогда нам нужно будет знать, куда ушли турки, где их становище. И этот малый — если надо, под пыткой — все нам расскажет. Де Ранкону и его бравым рыцарям не повредило бы малость посидеть в турецкой подземной тюрьме, дожидаясь уплаты выкупа, но я боюсь за королеву. Даже нечестивые, предпочитающие жирных баб, сразу увидят, что перед ними женщина изумительной красоты.
— Не говори так, Тибольт. Меня и без того одолевают самые горькие думы.
В подавленном настроении они продолжали продвигаться вперед, с напряжением вглядываясь в черно-белое пространство из камней и снежных сугробов, полос лунного света и мрачных теней. Но вот одна из теней стала быстро приближаться и превратилась в де Ранкона. Его конь старался изо всех сил, полагая, что скачет домой к милому зеленому лугу, которого ему на самом деле было не суждено никогда больше увидеть.
Заметив сверкнувшие впереди кольчуги, де Ранкон закричал:
— Король? Что с королем?
Людовик хотел ответить, но от волнения у него перехватило горло. Вместо него ответил Тибольт:
— Цел и невредим. А королева?
— Цела и невредима.
И вот Людовик VII, Тибольт и де Ранкон сошлись вместе. Почувствовав огромное облегчение после пережитого ужасного волнения, они заговорили все разом, перебивая друг друга, смеясь и чуть не плача от радости. В этот момент французы полагали, что отряд аквитанцев был атакован и рассеян (что еще могло им помешать устроить стоянку в условленном месте?); но смогли спасти королеву. Они думали так и тогда, когда де Ранкон целовал руку короля, а он похлопывал его по плечу, когда Тибольт сжал руку де Ранкона и, обращаясь к королю, ликуя, произнес:
— Бог даст, и другие ваши опасения окажутся такими же безосновательными.
Но вот он задал единственный для солдата вопрос:
— У вас большие потери?
— Никаких потерь. На нас никто не нападал.
После этих слов наступило продолжительное ледяное молчание.
— Никто не нападал? Тогда почему же вы не остановились там, где приказано? — изумился до крайности король.
— О, ради всего святого, почему вас здесь не оказалось? Вы могли бы уберечь нас от несчастья, — проговорил, с трудом переводя дыхание, Тибольт.
— Погибло более двух тысяч отличных воинов, потеряно свыше тысячи превосходных лошадей, — заметил Людовик.
Понимая полную бесполезность оправданий, явную бессмысленность попыток как-то обелить себя, де Ранкон начал объяснять, как все получилось.
В последующем пришлось вновь и вновь повторять эти объяснения, но их никогда не признавали обоснованными. Стоило только через пятьдесят или шестьдесят лет сойтись французам и аквитанцам, как спор разгорался снова. Обозленные постоянно задаваемым вопросом: «Кто сотворил пакость во Фригии?» — аквитанцы придумали обидный для французов ответ.
— Грязные турки, — говорили они, — лежали за камнями, и когда мы проходили мимо — всего лишь немногочисленный авангард — но заметьте, в отличном боевом строю, — они боязливо прятались. Просто побоялись напасть на нас. Но когда бедняги французы высыпали нестройными толпами…
Подобные обвинения были тем более обидны, что, по словам солдат главной армии, надеясь на авангард, двигались без особых мер предосторожности.
Как и следовало ожидать, у короля мучительные страхи за королеву сменились неистовой яростью против нее. Подобно матери, которая трясет и шлепает своего ребенка, только что чудом спасшегося из-под копыт бешено мчащейся лошади, он наказал королеву единственным доступным ему способом: упреками и молчанием. Де Ранкона он отослал домой. Когда Альенора попыталась вступиться за него, говоря, что она виновата в не меньшей степени, так как согласилась на лучшее место для лагеря, Людовик VII ответил:
— Тем больше оснований отправить его домой. Человек, который исполняет женские капризы, недостоин участвовать в крестовом походе.
Одо постарался использовать благоприятную ситуацию, которая, как полагал он, возможно, никогда больше не возникнет. Он помнил наставления Бернара, и он помнил поведение короля, когда тот считал королеву мертвой или в опасности. Момент был очень подходящий. При первой же возможности, оставшись наедине с королем, он начал:
— Ваше величество, вы не должны слишком сурово осуждать королеву. Она ведь всего лишь слабая женщина и не понимает святости военного приказа. Не следует чересчур строго судить и де Ранкона. Ведь он мужчина, и королева ведь умеет весьма тонко обольщать. Де Ранкон хотел, чтобы королева отдыхала с удобствами и в живописной местности, и забыл о своем долге, то есть совершил ошибку, которую до него уже совершали весьма достойные люди и по менее веской причине.