Через некоторое время Франко возвращается. Он берет меня за руку и говорит:
— Дорогая, Селеста хочет с тобой поговорить, прежде чем мы отправимся в церковь.
Я иду к ней. Моя дочь особенно хороша в своей сияющей диадеме и фате.
— Прости меня, Селеста.
У нее в глазах появляются слезы, и тут я вдруг понимаю, что она почти никогда не плакала.
— И ты меня прости за все, что я тебе наговорила.
— Я старалась, как могла. Надеюсь, ты когда-нибудь это поймешь.
— Я это и сейчас понимаю, просто вышла из себя.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я гораздо больше хочу видеть счастливой тебя, чем быть счастливой сама. Я всегда мечтала о том, чтобы твоя жизнь была лучше моей, чтобы ты сама была лучше меня.
— Я постараюсь.
Мы решили дойти пешком до церкви Богородицы на Маунт-Кармель, в которую снова стали ходить, после того как в 1952-м открылась новая католическая школа. Нас пригревают мягкие лучи ноябрьского солнца. Франко ведет Селесту за левую руку, я — за правую. Это последние минуты, когда наша дочь принадлежит только нам. Может быть, она права.
Может быть, мы действительно уделяли ей слишком мало внимания.
— Твое пятидесятилетие будем справлять в Италии, — сообщает Франко, сидя за своим столом на фабрике.
— Это неудобно, дорогой. В январе у нас больше всего заказов, готовится весенняя коллекция.
— Если мы сейчас не поедем, то не поедем никогда. Я хочу погулять с тобой по Венеции, Флоренции, Риму. А потом поедем на юг, в Розето-Вальфорторе.
— Ладно. — Я целую Франко в лоб. — Но смотри, эти две недели должны вписаться между поступлением новых материалов и запуском весенней коллекции.
— Будет сделано, босс. — Я прохожу мимо него, и Франко легонько щиплет меня. — В доме стало слишком тихо, с тех пор как Фрэнки женился, а Селеста вышла замуж. Не могу поверить, что мои дети уехали из Розето. Нам с тобой надо найти какие-нибудь новые интересы.
— Нам и так есть чем заняться, пока есть фабрика.
— Так почему бы ее не продать?
— Что? Ты с ума сошел? Она же приносит отличный доход!
— Знаю. Но разве нам нужно так много? У нас есть дом и фабрика. Кто знает, за сколько можно продать наше предприятие? Скорее всего, заплатят столько, сколько мы попросим. Ну ее, эту фабрику. Мы могли бы посмотреть мир.
Я присаживаюсь на край стола моего мужа.
— И что мы будем делать?
— Ничего. Отдыхать. — Он гладит мою ногу под юбкой.
— Боже мой! Но я не могу отдыхать целыми днями.
— Может быть, пора научиться? — смеется он. — Разве ты не устала от работы? Ты же с пятнадцати лет только этим и занимаешься.
— Да, и я уже привыкла. Я полюбила свою работу.
— Но работа не может любить тебя.
— За проявления любви неплохо сходят чеки на крупные суммы.
— Ладно. Не хочешь — не надо. Не будем выходить на пенсию раньше времени. Но на две недели в Италии мы договорились.
Франко снова берется за бумаги. Он напоминает мне сейчас мистера Дженкинса, когда тот назначил меня начальницей цеха. Иногда мне кажется, что это было вчера, а иногда у меня возникает такое чувство, что я прожила в два раза больше, чем на самом деле. Франко приносит домой проспекты о путешествиях, я разглядываю их, но все эти места кажутся мне нереальными. Мы всегда успеем отправиться в путешествие. Через десять лет Франко будет всего шестьдесят два. Нам еще рано выходить на пенсию.
— Пойду прослежу за выгрузкой. — Франко выходит из кабинета.
Я пролистываю брошюры об Италии. Такая роскошь, такая романтика! Может быть, мой муж прав и нам необходимо отправиться в путешествие?
— Миссис Цоллерано! Скорее! — В дверь влетает Донна Мугаверо из отделочного цеха. — Там мистер Цоллерано!..
Я выбегаю из кабинета. В главном зале стих гул машин. Рабочие смотрят на моего мужа, лежащего на полу.
— Что случилось? — Я склоняюсь над Франко. — Милый, что с тобой? — Я провожу рукой по его лицу, беру его за руку. Он не шевелится.
— Я позвоню в «скорую», — предлагает Донна и кидается в мой кабинет.
Но теперь уже поздно. Франко умер.
Вся Гарибальди-авеню перед моим домом заставлена машинами — наши родственники и друзья собрались на похороны. Селеста и Фрэнки приехали, как только узнали. Мы втроем выбирали гроб, цветы, приглашения на заупокойную мессу — все самое лучшее из того, что было в похоронном бюро Фиоре.