Как он там? Хочу позвонить ему, спросить: как дела? Но, конечно, не решаюсь. Зачем бередить старые раны? Вдруг он захочет увидеться? Зачем ему видеть неприятное зрелище? Некогда красивая, а теперь беспомощная Алена, с отросшими корнями волос, с ногтями, которые давно забыли, что такое маникюр, бледное лицо без косметики, только глаза по-прежнему ярко-голубые и излучают вселенскую тоску. Вряд ли со мной «такой» будет приятно общаться. Он сбежал, сделал свой выбор. Так зачем лишний раз напоминать о себе?
— Доченька, тебе помочь? — заботливо спрашивает мама.
— Никак не решусь сесть в него. Может, до конца жизни придется в инвалидном кресле кататься, успею еще.
— Алена, девочка моя, не говори так! Наш профессор сказал, что ты поправишься. Главное, что мы начали лечение. Пойми, что кресло — это временно.
— Нет ничего более постоянного, чем временное, — скептически заявляю я, но нутром чувствую, что мама в отличие от Саши, глубоко верит в мою реабилитацию. И я сама невольно поддаюсь ее настрою.
— Ладно, сейчас протестируем мою новую тачку. Всегда мечтала стать водителем, ха-ха, мечты сбываются!
Мама давно не обращает внимания на мой сарказм — привыкла.
— Я тебе помогу.
С маминой помощью я усаживаюсь в коляску, пробую двигаться на ней, управлять ею. Получается, но не сразу. Хорошо, что сижу на успокоительных таблетках, иначе бы разревелась от обилия чувств. Сашкина рубашка на мне, как талисман. Мама ничего не говорит на эту тему, понимает, что слишком болит еще.
Теперь я много читаю. Никогда бы не подумала раньше, что книги по саморазвитию такие скучные! Несколько страниц чтения, и вместо того, чтобы зарядиться мотивацией, клюю носом. Перешла на детективы. И тут не зашло — мерзость, убийства на убийствах. Может, лучше романы? Нееет, я буду плакать, а расстраиваться мне никак нельзя, эмоции усугубляют мое и без того критическое состояние. Может, кто-нибудь знает, как стать в этом мире бездушной куклой?
Мама настаивает на оформлении моей инвалидности, но я и слышать ничего не хочу про унизительные комиссии в Бюро медицинской экспертизы. Оформить инвалидность — это значит смириться со своей болезнью и ущербностью раз и навсегда. Я так не хочу. Я еще поборюсь.
— Алена, нам нужна помощь от государства, — растерянно приводит мама аргументы.
— Заработаю деньги сама, никакой я не инвалид, — возмущаюсь я, — а человек с низкой мобильностью. Голова есть на плечах, значит, найду способ заработать!
По крупицам собираю информацию о своей болезни с предельной осторожностью, обходя статьи, написанные дилетантами. Оказывается, нужно постоянно развиваться и изучать что-то новое, давать нагрузку мозгу, чтобы не оставить болезни никаких шансов убить его. С удвоенным рвением берусь за изучение итальянского языка. Кроме того, снова набираю учеников на дистанционное обучение английского. Почему бы и нет? Мне всегда нравилось делиться с кем-то своими знаниями, да любая копейка в нашем скудном бюджете сейчас будет не лишней. Препараты и разные реабилитационные штуки очень дорогие.
Новый день в моей новой жизни начинался однообразно. Поднимаюсь без будильника в семь утра, пересаживаюсь в коляску, качусь в душ. Привожу себя в относительный порядок, готовлю завтрак себе и маме. Моя кухня теперь адаптирована новым гарнитуром и техникой. Могу жарить блинчики или мыть посуду, сидя в кресле. Эта фантастика стоила немалых денег, но оно того стоило. Теперь я не чувствовала себя уязвленной на собственной кухне.
После завтрака провожаю маму на работу и обязательно делаю неброский макияж. Мои ученики не заслуживают неопрятного учителя. Надеваю очки — зрение начинает подводить. Если так пойдет дальше и зрение начнет падать, то нужно будет подумать об операции лазерной коррекции.
До самого обеда у меня занятия, потом перерыв на обед. Я еще слаба и поэтому ложусь в кровать на дневной сон. Просыпаюсь, снова привожу себя в порядок и сажусь за перевод текстов. Ужин готовит мама. Она хотела бросить любимую работу, чтобы неотлучно находиться при «тяжелобольной» дочери. Но почему мама должна отказываться от своей мечты ради меня? Никогда не была эгоисткой и всегда считалась с интересами других личностей. А мечта у мамы была благородная — найти лекарство от рака. И я верила, что именно она внесет в науку бесценный вклад. Не хочу верить в сплетни, что средство от рака давно уже найдено, просто властям невыгодно лечить его. Почему же тогда умирают от онкологии известные люди? Их тоже невыгодно лечить? Детская онкология самая страшная. Почему должны страдать невинные дети? Мы, взрослые, большей частью виноваты в том, что с нами происходит. Но дети? Они не сделали ничего плохого, за что Небеса обрекают их на боль? С самого детства верю, что мама найдет панацею от рака и вылечит всех больных деток в мире.
И весь последующий год каждый мой новый день похож на предыдущий. День сурка. Но я не жалуюсь, ибо спасибо высшим силам за то, что еще жива и соображаю. Меня начинает подводить память, бывает такое, что помню все, а иногда не могу вспомнить, чем занималась вчера.
— Почему время так медленно тянется? — раздраженно говорю я, посмотрев на часы.
— Как ты можешь так говорить? — удивляется мама, — это же замечательно, что время идет медленно, и ты можешь насладиться каждой минутой, из которых и состоит наша жизнь.
— Этой никчемной жизнью я насладилась уже сполна, — мрачно заявляю я.
— Придет время и все изменится к лучшему. Ты сильная и упорная. Поставь перед собой цель и иди к ней мелкими шагами. Начни с малого, например, с прогулки по городу. Думаю, это лучшее лекарство от депрессии.
— Нет. Не могу. Лучше что-нибудь почитаю дома.
Мама коротко вздыхает, уже знает, что спорить со мной бесполезно.
Каждый вечер мы сидим с ней на кухне в полутьме и пьем облепиховый чай. Иногда даже разговариваем о Саше. Днем я не позволяю себе о нем думать, иначе сдамся, брошу работу и опять слягу в кровать. Здесь нужен четкий самоконтроль. Но вечером на меня часто нападает меланхолия. Я либо взахлеб рассказываю маме о нем, либо замыкаюсь в себе. И тогда ни слова невозможно вытянуть из меня даже раскаленными щипцами. Мама привыкла, она меня понимает, замечает малейшие перемены в моем настроении и никогда ни на чем не настаивает.
— А знаешь, какой подарок он сделал мне на Восьмое марта? Он отвез меня в горы. Ты помнишь, я давно мечтала. Там был снег. Я впервые каталась на лыжах, Сашка научил! Не думала, что можно просто встать на них и помчаться. Рядом с Сашей ничего не было страшно. А вечером мы сильно уставшие, еле добрались до гостиницы. Я ведь тогда уже была больна и еле стояла на ногах. Он набрал полную ванну теплой воды и высыпал туда целое ведро лепестков роз. Это лучшие воспоминания в моей жизни.
— У тебя будет еще много счастливых дней и новых воспоминаний. Дай себе немного времени. Все обязательно будет.
Мама гладит меня по руке, а я едва сдерживаю слезы. Когда же перестану быть такой нюней? Совсем расклеилась. Будто на Сашке свет клином сошелся.
После разговора с мамой я, дико волнуясь, набираю по памяти Сашкин номер телефона и нажимаю кнопку вызова. Руки дрожат, как от Паркинсона. Зачем я это делаю? Что изменит этот звонок? Абонент недоступен, говорит механический голос.
Может быть, он вовсе не бросил меня, а с ним что-то случилось? Попал в аварию, под машину, заболел и скоропостижно умер? Могло произойти все, что угодно, а я ничего не знала и не почувствовала. Была слишком занята вытаскиваем себя из эмоциональной ямы, и некоторое время вообще обходилась без телефона. Ну почему мы, женщины, сразу думаем о плохом? Человек пропал, а мы уже рисуем страшные трагедии у себя в голове. Вот теперь не усну, хочу знать, что с Сашей все в порядке. Дрожащими руками набираю его номер еще раз — гудков нет. Набранный номер недоступен, недоступен…
Глава 4