Не спускали с нее глаз, мысленно уточняла Гуннхильд.
Хлёдвир хорошо принял ее сыновей. То, что он почти никогда не приглашал ее самое посетить его, нельзя было ни в какой мере считать проявлением непочтения. Она была вдовой, да к тому же еще и старухой. Конечно, его отец ярл Торфинн Раскалыватель Черепов и в этом случае часто встречался бы с нею; но Торфинн давно уже умер. Хлёдвир сохранял верность ее семье, насколько мог это делать, не роняя собственного достоинства. Ради этого она прощала ему все остальное или, по крайней мере, закрывала на все это глаза.
Даже в темные месяцы он помногу разъезжал по своим имениям, находившимся в разных местах разных островов. Рагнфрёд и Гудрёд ездили вместе с ним, подыскивая будущих соратников, или же с той же целью отправлялись в разъезды сами. Поэтому их она тоже видела редко и помалу.
Во время одной из таких встреч, еще в начале их пребывания на островах, когда сыновья, случалось, приходили к ней вместе, она одержала своеобразную победу. Рагнфрёд твердо настроился ближайшим летом отправиться в Норвегию на поиски ярла Хокона.
— Нет, — воспротивился Гудрёд, — это было бы слишком поспешно. — Они могут поначалу потеснить Хокона, но, если только им не выпадет такая великая удача — сразу покончить с ним, — то он поднимет против них народ, как он хорошо умеет делать, он и его скользкий язык. Трижды сыновья Эйрика Кровавой Секиры и Гуннхильд нападали на Воспитанника Ательстана и каждый раз разбивались, словно прибой о камни, а ведь тогда за их спинами стояла могучая сила Датского королевства. А сейчас они могли рассчитывать лишь на тех воинов, которых им удастся найти на Западных островах. Самое верное было бы воздерживаться от действий и копить силы, пока их преимущество не станет подавляющим.
— Да, — спокойно добавила Гуннхильд, — дружба между ярлом Хоконом и королем Харальдом Синезубым будет, вероятно, не слишком прочной. — А они тем временем должны попытаться связаться со Свейном, сыном Харальда. — Все знали, что отец с сыном не питали один к другому никакой любви. Если Харальд и Хокон падут, — что, возможно, удастся ускорить, — и Свейн завладеет Данией, то вполне можно рассчитывать, что удастся кое-что сделать и в Норвегии.
— Ты что, хочешь умереть здесь, мать? — вспыхнул Рагнфрёд. — А ты, Гудрёд, запомни мой совет: действуя, как мужчина, ты добьешься куда большего успеха, чем если будешь копошиться, как паук!
— Да, как мужчина, — взревел тот, — а не как ослепленный безумием берсеркер!
Братья вскочили с мест. Гуннхильд, почти не отстав от них, вскочила тоже. Ее маленькое тело вклинилось между сыновьями, она успокоила их, как умелый наездник успокаивает двух жеребцов, и заставила их выпить меда из одного рога.
Впрочем, к тому времени уже так много было сказано вслух при множестве других людей, что ни один из братьев не мог отступить, независимо от того, как успели измениться его мысли. Но она помогла им договориться. Гудрёд с десятком кораблей отправлялся в викинг. Всю его добычу предстояло разделить между братьями. Остальная часть воинов из Норвегии должна была последовать за Рагнфрёдом, вместе с теми союзниками, которых он смог завербовать на Оркнейских, Гебридских и Шетландских островах. Если бы ему удалось победить, то он стал бы верховным королем Норвегии, а Гудрёд получил бы области, которыми владел сейчас Харальд Гренска. Если же Рагнфрёду суждено было погибнуть, но Эйриксоны все же одержали бы конечную победу, то вся власть досталась бы Гудрёду.
Они согласились с предложением матери и пожали друг другу руки. Гнев утих; неприветливость растаяла — не до конца, но все же в достаточной степени.
Отлично, думала Гуннхильд, скрывая кривую улыбку, волчица должна сдерживать своих переярков,[41] чтобы те не вцепились друг другу в глотки.
Сыновья занялись каждый своим делом. Потянулись черные месяцы.
Королеве не давали остаться в одиночестве. Разве что изредка и совсем ненадолго. Ей было некуда отослать на ночь своих слуг и немногочисленных стражников. А если бы она и решилась поступить так, то это очень скоро стало бы известно ярлу. А он почти напрямик сказал ей, что не потерпит поблизости от себя ничего, хоть сколько-нибудь похожего на колдовство сейдров. Гуннхильд не была теперь королевой-матерью Норвегии, и не были королями ее сыновья, которые сами никогда не задавали ей вопросов и не позволили бы никому их задать. Они не могли допустить ссоры с Хлёдвиром. В крошечной обособленной комнатке она хранила все драгоценности, которые смогла взять с собой, и сундук, крышку которого никогда не поднимал никто, кроме нее самой. Но кто-нибудь обязательно заметил бы, как она закрывает за собой дверь в эту каморку. А дверь эта была отнюдь не толстая. Из-за нее можно было без труда все подслушать.