Господи, повторял про себя Квимби, наблюдая за этой выходкой. Что же это за человек, с которым меня угораздило связаться? (И тут же непрошеным гостем в его голове всплыло воспоминание: как тогда, в Реформ-клубе, МакКензи сказал, что не боится его: зачем, мол, пугаться обезьяны шарманщика, бояться стоит только ее хозяина. И мгновенно возник вопрос, не это ли сейчас перед ним: вот же он, шарманщик, собственной персоной.)
Когда веселье утихло, Конрой снова повернулся к МакКензи. «Нет, как я сказал, мистер МакКензи, — продолжил он почти с печалью, — в данном случае не стоит вопрос, умрешь ты или нет, на что ты, конечно, надеешься: здесь, сейчас, в этой комнате речь идет лишь о том, как ты умрешь и с какой скоростью. Надеюсь, я не задеваю этим нежных чувств его светлости, так что осмелюсь заявить, что если сейчас мистер Квимби узнает все, что ему нужно знать, то, уверен, он будет настолько великодушен, что позволит своему слуге прикончить тебя быстро. Однако если ты откажешься это сделать, то я велю своим мальчикам приняться за тебя снова, а как ты уже понял, они не прочь порадоваться такой работе, правда, ребятки?»
От последних слов трубочисты снова развеселились.
— Тебе все ясно, МакКензи?
Вместо ответа тот застонал.
— Благодарю, — и Конрой повернулся к мальчишкам; он наклонился к ним и стал им потихоньку что-то бормотать.
— Квимби, — очень тихо шепнул МакКензи, хотя сам смотрел куда-то ему поверх плеча — на Конроя, надо думать, — и позвал, — подойди ближе. — Шепот почти не был слышен.
Он хочет откусить мне ухо, свинья, подумал было Квимби.
— Я не укушу тебя, смотри — нечем, — и он открыл рот, еле-еле раздвинув распухшие губы. Во рту ничего не было. Только обломки и кровоточившие десны. Один-единственный зуб торчал слева.
Конечно, не все его резцы отсутствуют, но… Квимби решил не спорить, тем более что МакКензи явно испытывал сильнейшие страдания, и он подался вперед, чтобы услышать слова, которые тот собирался ему сказать.
— Мальчик, которого Конрой только что убил, — шептал журналист, — работал у одной из придворных дам королевы, у Хастингс. Она была любовницей Конроя и пользовалась его доверием. Она знала многое.
— И что? — шепнул Квимби.
— Помоги мне выбраться, и информация твоя.
— Как мне убедиться в ее ценности?
— Это касается королевы, — настаивал МакКензи. — Кое-что ужасное…
Взгляд Квимби выразил сомнение: «Милейший, мне сейчас нужно знать, где находится фотопроизведенный рисунок».
— У Конроя были другие дела, — шептал МакКензи. — У него было дело с…
Он не успел закончить — во рту у него оказалось лезвие.
Конрой неслышно пересек комнату, и прежде чем оба они заметили его, в руке у того появился нож.
Пару секунд МакКензи боролся, пытаясь укусить Конроя за руку зубами, которых не было. Потом Конрой вытащил свою руку, вслед за которой хлынула кровь, и он перебросил отрезанный язык дико обрадовавшимся детишкам, которые тут же затеяли с ним игру в чижи.
МакКензи в конвульсиях бился о стену, издавая странный мяукающий звук. Конрой посмотрел на Квимби, и в его глазах лорд прочел зловещее предупреждение — дополнительных слов к этому взгляду не требовалось.
— Я устал от этого, — мрачно сказал Конрой. — Мы найдем ваш фотографический рисунок. Если будет нужно, мы спалим дотла его конуру. Велите вашему мертвецу съесть его.
МакКензи вжался всем телом в стену. Он был нем, его рот был полон крови, глаза расширились от ужаса.
Перкинсу не требовалось лишних приглашений, он двигался с проворностью существа, страдающего тяжелой формой дизентерии.
— Сделай это быстро, Перкинс, — сказал Квимби своему слуге, когда тот протискивался мимо него, — избавь беднягу от мучений — пусть даже он того и не заслуживает.
— Сэр, да, сэр, — сказал Перкинс и принялся за еду.
А потом наступила мрачная тишина: МакКензи был не в состоянии озвучить свою агонию, когда Перкинс вырвал из него внутренности, чтобы съесть их еще теплыми, нежными — именно такими он любил их больше всего.
XXXI
― Не соблаговолите присесть, Ваше Величество? — проквакал карлик, когда они спустились по каменным ступенькам в потайное помещение дворца, где их приветствовал маленький помощник Квартирмейстера. — А я сообщу квартирмейстеру, что Вы здесь. — На этом он поклонился, указал на стулья, стоявшие у стены, и вышел той особой переваливающейся походкой, что отличает карликов.
Комната выглядела как прихожая. Мэгги, радуясь возможности посидеть, подобрала юбки и уселась на стул, рассматривая свои выглядывающие ступни.
— Как же я соскучилась по виду моих пальцев, — заметила она. — Вы, сударыня, когда-нибудь чувствовали, что Вам не хватает Ваших ступней, спрятанных под этими кринолинами?
Мельбурн глянул на нее, догадавшись, что королева не расположена шутить. Ей и в самом деле было сейчас не до шуток, и когда премьер-министр сел рядом с Мэгги, она осталась на ногах, расхаживая по маленькой, пустой комнате.
— Почему он заставляет нас ждать? — сухо спросила она.
— Он квартирмейстер, — объяснила Мэгги.
— А я — королева Англии, и королеве не нравится, что ее заставляют ждать, особенно когда ее муж в это время томится в лапах заклятого врага. Идите и приведите его сейчас же.
— Сударыня, при всем моем к Вам уважении… это будет не самым мудрым решением.
— Почему же?
— Он — гений.
— Он просто квартирмейстер.
— О нет, Ваше Величество. Он Квартирмейстер, единственный и неповторимый. Он делает оружие только для Корпуса защитников.
— Это все, что он делает? Кузнец, который кует оружие для горстки воинов?
— О да, сударыня, именно.
Королева взглянула в направлении толстой портьеры, отделявшей переднюю от мастерской. «Бог мой, мы платим ему?» — шепнула она лорду Мельбурну.
— Ну, конечно, Ваше Величество, — ответил тот, — и платим щедро. Иначе есть риск, что его переманит другая страна.
Виктория позволила себе улыбнуться: напряжение, похоже, немного ее отпустило. «Нам бы не поздоровилось, если бы здесь был Альберт, — сказала она, — он бы назвал это примером крайней расточительности — крайней английской расточительности. Он не знал об этом, я надеюсь? Он ведь, как правило, очень проницателен в подобных вещах».
— Смею сказать нет, Ваше Величество, нет, — ответила Мэгги Браун, в то время как лорд Мельбурн заметно съежился на своем стуле. — Жалованье квартирмейстеру выплачивается таким образом, чтобы оно не фигурировало в отчетности.
— Как это?
— Лорд Мельбурн проводит это по статье издержек.
— Это так, Лорд М?
— Да, Ваше Величество.
— То есть вы пользуетесь вашими привилегиями для каких-то темных финансовых операций, о которых мы не знаем?
— Разумеется, нет, сударыня.
Ноздри у Лорда М трепетали так сильно, что напоминали шляпу на голове у колдуна, но тут появился карлик, который встал у портьеры и придержал ее, чтобы они могли пройти: «Квартирмейстер сейчас примет вас».
Первое, что поразило Викторию, когда они вошли в мастерскую, это жара; второе — запах, запах масла; третье — оружие и доспехи, разложенные и развешанные повсюду. Ими были заняты все стены и все углы: здесь были кинжалы, дротики, луки, арбалеты, щиты, мушкеты, пистолеты, боевые топорики, булавы, биты, резаки, топоры, пики и рапиры.
Кое-что выглядело, как ей показалось, вполне «традиционно»; но остальное… да, она никогда не видела ничего подобного. Как и в случае с мечом бедного Хадсона, который был выкован, несомненно, в этой мастерской, поскольку здесь было много подобного оружия. Она ощущала одновременно и восхищение, и содрогание, рассматривая лезвия, задачей которых было причинить как можно больше вреда, боли и мучений тем, кто будет иметь несчастье встретиться с ними. Целое мгновение Виктория боролась с искушением бежать отсюда сломя голову — покинуть это место, столь насыщенное смертью и болью. Но нет. Она осталась на месте, заставляя себя привыкнуть к виду оружейной.