Потом она снова перевела взор на книгу, вернувшись к списку приятных вещей.
Скрип, скрип.
Виктория записала, что очень любит музыку Мендельсона, пирожные с кремом и бисквиты, всех своих кукол (их было 132, она уже выросла из них, как не раз напоминала ей Лезен, но втайне принцесса продолжала их обожать), и танцы допоздна, и эль, и Лезен, и дядю Леопольда, и бедного дядю Уильяма, так безнадежно больного сенной лихорадкой, — там, в Виндзорском замке.
Затем она посмотрела на правую страницу дневника, с перечнем нелюбимых вещей.
Под строкой с черепаховым супом она записала «епископы».
Это из-за париков. С них осыпалась пудра, и от них чем-то пахло. Она ненавидела парики.
Так, теперь к политике. Ей нравились виги. Партия тори — так себе, у нее было какое-то недоверие к ним. Она знала, что пока от нее, в ее положении «без пяти минут королевы», подобных мнений никто, конечно, не ждал, и что если (или когда) она взойдет на трон, то ее обязанностью будет пристальное, детальное вхождение во все тонкости государственных дел, внешней и внутренней политики, но сейчас это был ее дневник, и ей незачем было прятать от него свои истинные чувства. Так что она будет записывать дальше.
Самое главное из худшего она оставила напоследок и теперь заставит себя это написать.
Скрип, скрип.
Итак, сэр Джон Конрой.
IV
20 июня 1837 г., 2.40 ночи.
В десяти милях к западу от Кенсингтонского дворца
Дождь и гром не мешали ей слышать барабанную дробь их подков по земле. Честно говоря, едва покинув Виндзор, она почти ждала их — всадников-упырей, мерзких прислужников Князя Тьмы.
Задача у них одна, она знала: остановить ее на пути к Дворцу. А они знали, что им лучше сгинуть совсем, чем не выполнить эту задачу.
Значит, затевался план убить девушку.
Эта мысль пришпорила ее. Она наклонилась вперед, будто эхом к словам Джона Брауна, сказанным ей напоследок (последние ли это были его слова к ней? Ее нежного Джона Брауна? Ее опоры? Но милости она не попросит): «Заставь своего фаворита лететь стрелой», выдохнула прямо в ухо своему любимцу Хелферу, вложив всю свою ласку в эти слова: «Скачи изо всех сил, Хелфер!».
Она отпустила поводья, уцепившись за гриву коня и так тесно прижавшись к его туловищу, что чувствовала, как сокращаются его мышцы и сухожилия. Она заметила, как возросла его скорость; «Бог с тобой, Хелфер», — шептала она, крепко держась за него. Его ноздри равномерно раздувались, жадно хватая воздух.
Итак, что она знала о всадниках-упырях? Они обычно охотились группой по трое и всегда только под покровом темноты; они сражались, используя мечи, сделанные из костей их жертв, и что каждое следующее убийство только увеличивало силу их оружия, которое могло буквально высасывать жизнь из врагов; она ни разу не встречалась ни с кем из них в бою, но слышала, как говорили, что была лишь горстка смертных, кому довелось биться с ними и остаться в живых, и еще говорили об их сплоченности, жестокости и низком коварстве, и что единственная возможность победить всадника-упыря — оставаться на коне. Пожертвовать своим седлом значило умереть.
И было еще кое-что, известное об этих всадниках, помоги же мне, Боже.
Они были очень и очень быстрыми.
В кругах королевских наездников Хелфер имел репутацию самого стремительного скакуна — ибо за что еще Браун выбрала его, если не за скорость? Но был ли он так же резв, как всадник-упырь? Как каждый из них троих? Она вжала лицо в гриву, вдыхала его запах, слилась в единое целое с ним, своим любимым конем.
Позади нее слышался адский гром копыт. Она не смела оглянуться. Даже просто посмотреть на всадника-упыря означает ускорить свою собственную смерть. Так ей говорили…
Но, возможно, это были приспешники Астарот, глядеть на которых не следует никому? Нет, у тех ужасное дыхание, и при них нельзя сделать ни вдоха без того, чтобы он не стал для вас последним. Тогда это Нефилим? Она усмехнулась, несмотря на всю отчаянность своего положения, — ей вспомнился их старый учитель демонологии: когда он чего-то не знал, то приходил просто в отчаяние и считал себя никчемным; смешно хватался за голову и швырял об стенку древние тексты. Но вот наступил момент, когда позади себя она услышала негромкое и странное ржание, которое не было похоже ни на человечье, ни на лошадиное.
Они догоняли. Она призывала Хелфера вперед и вперед, хотя он так и рвался в темноту, устремляясь к Кенсингтонскому дворцу. Позади нее густой завесой смыкался стук копыт; открытое пространство было лишь впереди.
Как далеко еще? Пара миль? Так ей казалось. Только там она будет в безопасности; они не смогут проследовать за нею внутрь.
Они уже близко. Хелфер отдал ей все, что смог, но этого было недостаточно — обогнать всадника-упыря ему оказалось не по силам. Верить в такое было просто безумием.
Вперед, к спасению!
Может быть… Надежда все еще теплилась в ней. Впереди она увидела массу деревьев, медленно проступавших сквозь мглу, будто это отступала разбитая армия, — их было много, теснясь, они сгущали серую ночь до полной черноты.
Это может дать ей крохотный шанс в битве. Теснота всадникам-упырям не годится — так им трудно маневрировать. Ей, впрочем, тоже, спору нет, но ведь она Мэгги Браун, и бороться в таких условиях ей не впервые. Даже привычнее. (Ее наставнику в боевых искусствах — «Блок и отбив, Мэгги, блок и отбив» — никогда не приходилось разочаровываться в ней: о нет, были исключительно похвалы, восхищение, затем пошли поцелуи украдкой, любовь, брак…)
Она приникла губами к уху Хелфера, давая новую команду, и конь изменил направление. Позади, как она уловила, их преследователи поняли ее намерения и удвоили свои усилия. Звук мощного галопа заслонил теперь от нее все, и она еще крепче обхватила Хелфера, посылая его вперед. «Заставь своего фаворита лететь стрелой, Мэгги». Ее волосы развевались где-то позади.
Она что-то почувствовала. Будто волосы зацепились за ветку, хотя никаких деревьев еще не было. Что-то настигало ее и уже пыталось схватить. Отмахнувшись, она невольно оглянулась назад.
И увидела его. Всадника-упыря.
Это было что-то, отдаленно похожее на мужчину, именно что-то — тело, соединенное как-то странно с животным, со зверем, больше всего похожим на лошадь, — они сливались в одно целое, которое вроде бы дрожало и извивалось, словно моллюск, но при этом меняло свою форму.
Вначале она подумала, что это было нечто бесформенное, но потом поняла, что обманулась из-за темноты. Ночь окутывала их. Но не поглощала: они чернели, проступая темнотой более плотной, маслянисто-гладкой, и черными были их глаза, веки и все остальное. Черные губы раздвинулись в злобном оскале, обнажив заостренные, черные, будто эбеновое дерево, зубы — шеренги зубов, больше похожих на клыки, — за которыми темнел провал пасти. Дальше шли их плечи и руки, а вот ног не было. Вместо этого их лоснящиеся, как у тюленей, тела у бедер расходились вширь, словно эта бесформенная масса вдруг решила превратиться в настоящую лошадь.
К ней тянулась рука, на которой ногти больше походили на мощные когти хищника; она увидела пряди своих волос, прилипшие к этим пальцам, и ее охватил приступ невыносимого отвращения. В другой руке упырь держал меч: мерцающий и точеный, с лезвием гладким и острым, как у бритвы, он светился белым и совсем не напоминал кость, хотя Мэгги показалось, что на рукояти она заметила сустав.
Лишь секунду она смотрела на всадника-упыря, а потом вновь устремила свой взор вперед. «Давай, Хелфер, давай, — судорожно шептала она, — теперь они близко, уже дышат нам в спину!»
Вероятно, конь уловил в ее голосе нотку паники — их скорость увеличилась, а позади раздался рев недовольства, прозвучавший музыкой в ушах Мэгги Браун. Но даже это было не такой наградой, как немного отставший звук копыт, когда они с Хелфером помчались вперед, все быстрее и быстрее, через пустошь к деревьям.