Ни Лецен, ни Шпет мне не возразили. Они ненавидели его так же, как и я. Я обняла Шпет, и мы прижались друг к другу, смешивая наши слезы. Мы обе знали, что, к сожалению, ничего нельзя было сделать. Когда-нибудь, сказала я себе, все будет по-другому.
В наших апартаментах царило уныние. Мама поджимала губы, и когда я заговаривала о Шпет, она называла ее старой сплетницей, которую уже давно не следовало держать в доме.
— Но я люблю ее, — сказала я вызывающе. — Проявление подобной пылкости неразумно, — сказала мама. — Ты немного вульгарна в своих выражениях привязанности к этим людям.
— Эти люди! Мы говорим о моей дорогой Шпет.
— Вот как? Начинается взрыв? Послушай меня, Виктория. Я сделала все возможное, чтобы воспитать тебя так, как подобает твоему положению. Теперь ты знаешь, что должна быть осторожной… более осторожной, чем другие. Вскоре тебе надлежит исполнить начертанное судьбой предназначение. Зная это, я посвятила свою жизнь тебе, твоему воспитанию.
Конечно, я не могла отрицать, что мама уделяла мне много времени, однако чувствовать себя предметом такого самопожертвования было крайне неловко. Я поняла, что сейчас мне ее не переспорить, и, замолчав, я стала с грустью думать о Лецен и Шпет.
Теперь мне ясна встревоженность Лецен, наверняка она думала: сегодня очередь Шпет, а завтра моя. Хорошо, что я тогда этого не знала, а то бы я еще больше испугалась. Мысль потерять Лецен тоже была бы невыносима. Именно Шпет рассказала мне, что случилось.
— Это все его доченька, — начала она.
— Виктуар?
— Обе они хороши… она и ее сестрица Джейн.
Она перешла на немецкий, который я достаточно хорошо понимала. Оказывается, Виктуар пришла к ней, когда я отправилась к тете Софии. Виктуар говорила с ней очень резко. Она хотела знать, почему ее, Виктуар, не пригласили петь на вечере. Почему Викторию позвали, а ее нет? Это несправедливо, ведь ее отец очень важная персона. Он самый важный человек в стране. Все это знают. Он всем распоряжается.
— Этого я не могла выдержать, — сказала Шпет. — Я закричала на нее: «Ты, невоспитанное чудовище. Ты не имеешь права здесь находиться, ты и твой выскочка-папаша…» Она назвала меня старой немкой и сказала, что я старая дура, я и… эта поедательница тмина, баронесса Лецен, которой дали баронский титул, чтобы она могла общаться с людьми знатными.
— Виктуар иногда бывает просто ужасна, — сказала я.
— Так вот, принцесса, я не могла больше выдержать и пошла к герцогине. Я была в таком бешенстве, что не отдавала себе отчета. Я сказала: «Эта Конрой нагрубила мне…» Ваша мама пожала плечами и сказала, что она еще ребенок. Тогда я утратила все мое спокойствие.
— Дорогая Шпет, — сказала я, — у вас его всегда не хватало.
— Я сказала то, чего не следовало говорить.
— Что, Шпет? Скажите мне, что?
— Я сказала: «И этот человек, герцогиня… принцесса Виктория заметила вашу дружбу с ним».
— Вы так и сказали, Шпет?
Она кивнула. Теперь мне стало ясно: гнев мамы говорил о том, что подмеченное мной — правда. Я была ужасно поражена и расстроена. Утешая бедняжку Шпет, я сказала ей:
— Феодора — самое любящее существо в мире, она лучше меня…
— Никто не может значить для меня больше, чем моя милая маленькая Виктория.
— Шпет, вам понравится! Там не будет ни маминых, ни моих взрывов, а только чудесные маленькие детки. Вы их полюбите, вот увидите. Она покачала головой.
— Я знаю, дитя мое, что вы бываете своевольны… но вы самая замечательная девочка в мире, и я хотела бы служить вам, и никому другому.
Когда вошла Лецен, мы обе плакали, она не упрекнула нас, а печально села рядом. Я потеряла Феодору, дядю Леопольда и вот теперь Шпет… «Кто следующий?» — с тревогой подумала я.
Мои чувства к маме быстро менялись, и все из-за сэра Джона Конроя. С каждым днем я все больше его ненавидела. И обвиняла его в том, что он отнял у меня Шпет. Какое-то чувство подсказывало мне, что он желал бы устранить и Лецен. Но уже тогда я твердо знала — этого я не потерплю.
Я начинала понемногу понимать видимые и невидимые движения и стремления близких мне людей. Мама была одной из тех властных женщин, которые хотят управлять всеми. Как она была бы счастлива, если бы ей предстояло стать королевой! Если бы я взошла на трон, она хотела бы быть отнюдь не рядом со мной, а править вместо меня. А с ней и этот отвратительный человек. Они бы были король и королева и правили бы страной, как они теперь управляли домом.
Мама всегда говорила о короле пренебрежительно. Ей никогда не доводилось видеть никого, более не похожего на короля. Придурковатый старик, находящийся на грани безумия. Попади ему в голову какая-нибудь навязчивая идея, и он начинал произносить речи, бестолковые, бессвязные, нудные речи. Таково было мамино мнение. Она даже жалела королеву Аделаиду: «Бедняжка, с чем только ей не приходится мириться. Самое лучшее, что может сделать этот бездарный король, — отойти к праотцам и оставить трон тем, кто может успешнее со всем справиться». Это означало уступить трон Виктории под властью мамы!