Десять лет назад, когда отмечался золотой юбилей правления Виктории, на него съехались все: и ее внуки, и двоюродные братья с сестрами — европейские монархи. На сей раз ни одна или почти ни одна венценосная особа не была приглашена на торжества. Большой мастер по части церемоний — министр колоний Чемберлен, в недавнем прошлом один из самых ярых противников монархии, все организовал таким образом, что этот бриллиантовый юбилей превратился исключительно в прославление империи. В кортеже не было ни внучки Виктории — русской царицы, ни ее внука — кайзера Германии Вильгельма II. Отсутствие последнего совсем не огорчало королеву. Она осуждала внука за грубость и высокомерие по отношению к его матери.
Крики толпы становились все громче и наконец слились в единый мощный рев, когда при въезде в Сити лорд-мэр Лондона в горностаевой мантии опустился перед Викторией на колено и поднес ей на красной подушке ключи от города. Затем, уже при невыносимо ярком свете солнца, карета остановилась перед собором Святого Павла. Замершие по стойке «смирно» колониальные войска в переливающейся всеми цветами радуги военной форме, епископы в золотом облачении и принцы крови образовали почетный караул. Королева пожелала, чтобы церемония была предельно краткой. У нее всегда было очень простое отношение к религии, и Бог не слишком осложнял ее существование. На следующий день «Дейли мейл» напишет, что она приехала отдать дань уважения единственному Существу, «которое можно было признать более величественным, чем она сама».
Епископ Лондонский с архиепископом Кентерберийским пропели «Те Deum» и «Отче наш», а затем «The Old Hundredth»[2], слова которого в честь юбилея были несколько изменены:
В грядущем, что бы ее ни ждало,