Через две недели после злободневной речи Дилка в парламенте, то есть 21 ноября 1871 г., в Балморал пришла телеграмма из Сандрингема — загородной резиденции принца Уэльского в Норфолке, содержание которой посеяло среди придворных опасения, что давняя мечта этого радикала может вскоре осуществиться. В телеграмме сообщалось, что принц Уэльский тяжело болен брюшным тифом, которым заразился во время визита в поместье лорда Лонзборо, что неподалеку от Скарборо. От этой болезни уже умерли побывавшие в этом поместье граф Честерфилд и один из придворных принца Уэльского.
45. БРЮШНОЙ ТИФ
«Их чуть было не смела с дороги толпа панически настроенных придворных во главе с герцогом Кембриджским и принцем Леопольдом. Они бежали так быстро, как только могли».
Королева по-прежнему отказывала старшему сыну в праве участвовать в управлении государством на том основании, что он недостаточно ответственный человек, да и к тому же запятнавший себя нечестивыми поступками в прошлом. Правда, в последнее время она стала смотреть на него более благожелательно, хотя ее возмущал тот безрадостный факт, что популярность принца Уэльского уже намного превзошла популярность ее покойного мужа. А для нее принц Альберт был образцом добропорядочности и кладезем совершенно уникальных человеческих качеств. Что же до принца Уэльского, то королева хотела бы, чтобы он поменьше разъезжал по стране пореже просиживал в ресторанах и не просаживал деньги в поездках по Европе. Однако когда принц находился дома, королева души в нем не чаяла и считала его «просто идеальным наследником престола». «Я всегда счастлива, — писала она, — когда он находится рядом со мной. Мне остается лишь мечтать о том, чтобы я могла видеть его как можно чаще». Печальная новость о его тяжелой болезни потрясла ее до глубины души. 29 ноября 1871 г. она поспешила в Сандрингем, чтобы быть рядом с сыном в этот трудный для него час.
Принцесса Алиса была уже там и пережила немало неприятных минут, поскольку принцесса Уэльская нашла ее несимпатичной и слишком навязчивой. И принц Альфред был уже у брата, и герцог Кембриджский, а принца Леопольда ждали с минуты на минуту. Таким образом, дом принца Уэльского был настолько переполнен придворными, слугами, министрами и родственниками, что когда сюда приехали две его младшие сестры — принцессы Луиза и Беатриса, — им пришлось спать вдвоем на одной кровати. «Какая огромная и беспокойная семья», — подумалось тогда леди Макклесфилд, фрейлине принцессы Александры. Ей пришло в голову, что такую семью просто невозможно содержать в порядке и поддерживать в ней сколько-нибудь теплые дружеские отношения. Они все время ссорились, ругались и ни за что на свете не хотели уступать друг другу. Исключением, по мнению леди Макклесфилд, были принцесса Уэльская и сама королева, которая по-прежнему оставалась «милой, доброжелательной и удивительно спокойной». Но даже она иногда не выносила дурных привычек старшего сына и отчитывала его за разнузданность характера. Так, например, она терпеть не могла, когда принц Уэльский переводил все часы в своем доме на полчаса вперед, чтобы не опаздывать на важные мероприятия. «Она тут же распорядилась выставить точное время и посчитала эту привычку просто проявлением неорганизованности и безалаберности. Это было так характерно для нее».
Несмотря на видимое спокойствие, королева все же изрядно переволновалась в Сандрингеме. «Я все время ждала плохих новостей, — отметила она в дневнике 6 декабря, — и сильно волновалась из-за здоровья Берти». Вскоре после ее прибытия в Сандрингем сыну стало немного лучше, и королева сочла возможным на время оставить его дом. Однако через некоторое время началось обострение болезни, и она вынуждена была вернуться к нему. Появились сообщения, что принцу Уэльскому стало «еще хуже, чем прежде». «Врачи говорят, — вспоминала позже леди Макклесфилд, — что если ему не станет лучше в течение нескольких ближайших часов, то все может закончиться трагически». В ту ночь принца Леопольда срочно вызвали в комнату брата, и по пути туда он встретил почти всех придворных и слуг принца Уэльского». «Было просто невыносимо, — писал впоследствии он, — видеть, как бедная королева сидит у изголовья сына и прислушивается к его тяжелому дыханию. Не могу передать, какое тяжелое впечатление произвела на меня эта картина».
Медицинские бюллетени о состоянии здоровья принца Уэльского, а их было несколько в течение каждого дня, вдохновили одного поэта написать небольшой стишок, который должен был обессмертить его имя:
По проводам электрическим пришло сообщение —
Ему все так же плохо, нет улучшения.
По общему мнению, автором был малоизвестный тогда поэт Альфред Остин, который затем действительно стал лауреатом, однако его стихи все же оставляли желать лучшего.
12 декабря королева отправилась в спальню в подавленном настроении, поскольку очень опасалась, что сын может умереть как раз во вторую годовщину смерти мужа. Она практически не спала в ту ночь и с ужасом ожидала, что ее срочно позовут к принцу Уэльскому. На следующий день положение Альберта стало критическим. Температура поднялась до 104 градусов по Фаренгейту, и он стал задыхаться. «В это ужасное время, — записала королева в дневнике, — я просто не могла найти себе места и не знала, как молиться Богу, чтобы он спас моего любимого ребенка». Она практически не выходила из дома, и хотя все окна были наглухо закрыты от проникновения снега, в переполненных комнатах стоял какой-то странный удушливый запах. Герцог Кембриджский, пребывая в полной уверенности, что все они рано или поздно заразятся брюшным тифом и погибнут, метался по дому и заламывал руки. Почувствовав этот странный запах, он обошел весь дом, обнюхал все углы и в конце концов решил позвать личного секретаря принца Уэльского, который тоже не нашел причины и склонен был думать, что это результат болезни. Через несколько дней они вызвали газовщиков, и те обнаружили в подвале утечку газа из трубы.
Несмотря на страх заразиться брюшным тифом, герцог Кембриджский опасался за здоровье королевы, как, впрочем, и все остальные члены семьи. Однажды вечером Генри Понсонби прогуливался в саду с конюшим принца Альфреда, когда «их чуть было не смела с дороги толпа панически настроенных придворных во главе с герцогом Кембриджским и принцем Леопольдом. Они бежали так быстро, как только могли, и Понсонби подумал, что за ними гонится разъяренный бык. «Королева! Королева!» — кричали придворные, стремглав бросившись в дом. Остальные спрятались за входной дверью дома и подождали, пока толпа пронесется мимо» [52].
Королева продолжала держать себя в руках и сохранять спокойствие, однако страх за жизнь сына оказался сильнее ее физических и душевных возможностей. Однажды она разрыдалась и в истерике выкрикнула: «Теперь нет никакой надежды!» Действительно, в течение нескольких дней состояние принца Уэльского казалось критическим, и не было никакой надежды на то, что он поправится и преодолеет страшную болезнь. Он неподвижно лежал в кровати, обливался потом и тихо стонал, не находя в себе сил даже поднять голову. А когда бредил, невольно высказывал все секреты своего бурного прошлого.
К счастью, кризис вскоре миновал. Еще 14 декабря, по словам королевы, он находился на краю могилы, а спустя немного времени стал поправляться и уже на следующий день нашел в себе силы улыбнуться посетившей его матери и даже поцеловать ей руку. «О, дорогая мама, — тихо сказал он, — как я рад снова видеть тебя! Ты постоянно находилась рядом?»
Два месяца спустя окончательно поправившийся принц Уэльский отправился на отдых в Осборн. Королева с радостью сообщила своей старшей дочери, что на сей раз сын был «более нежным и добрым», чем раньше. «И еще в нем появилось нечто такое, что я не могу выразить словами, — добавила она. — Это что-то похожее на новую жизнь. Сейчас ему доставляют удовольствие даже самые обыкновенные деревья и цветы, чего никогда не наблюдалось в прежние годы. Он стал патетически относиться к своим детским вещам, бродил по своей детской комнате и даже с нежностью погладил детские инструменты в Швейцарском коттедже. Кроме того, он все время находится рядом с Аликс, и они сейчас кажутся мне совершенно неразлучными».
52
Это был единственный пример самого настоящего страха членов семьи за жизнь королевы. В марте 4890 г. герцог Йоркский разговаривал с лордом Эшером по поводу «несвоевременности и нецелесообразности поездки королевы в Италию в данный момент». «Ему показалось, что он был прав в своем предположении относительно здоровья королевы. Однако никто из членов ее семьи не смел говорить с ней на эту тему» («Journal and Letters of Reginald, Viscount Esher», 1934, 1258-259).