В тот вечер принц Альберт специально встретился с премьер-министром сэром Робертом Пилем и обсудил с ним случившееся. Королева была убеждена в том, что мерзавец, которому удалось быстро скрыться в толпе, не оставит своих гнусных помыслов и предпримет еще одну попытку покушения. Именно поэтому она не чувствовала себя в полной безопасности даже в Букингемском дворце. Несмотря на это, было решено, что на следующий день они вместе с принцем еще раз проедут по тому же самому маршруту, чтобы спровоцировать преступника на дальнейшие действия и наконец-то поймать его. На этот раз королевскую карету, помимо гвардейцев, должны были сопровождать два конных офицера, а кучеру было дано строгое указание ехать как можно быстрее и ни в коем случае не останавливаться на дороге. Однако предложение взять с собой фрейлину леди Портман королева сразу же отмела. «Я могу подвергать опасности жизни моих джентльменов, — заявила она, — но ни за что на свете не стану рисковать своими дамами».
Принц Альберт вспоминал позже, что в тот прекрасный вечер 30 мая 1842 г., когда они отправились в свою вторую поездку, ощущение у них было «не из приятных». Разумеется, вокруг королевского дворца и по всему маршруту следования королевской четы были выставлены сотни полицейских в цивильной одежде, но их присутствие казалось совершенно излишним. В дороге ничего страшного не случилось, однако на обратном пути им пришлось немного поволноваться. Королева была права — преступник действительно поджидал их. Он был так близко от нее, что она хорошо слышала металлический щелчок нацеленного на нее револьвера. Преступника тут же схватили и после недолгого расследования осудили на смертную казнь. Этот приговор оказался для него настолько неожиданным, что он упал в обморок прямо в зале суда.
Королева сразу же заявила, что хотя и «очень болезненно» восприняла этот суровый приговор, но все же считает его необходимым в качестве назидания. Правда, во время суда поступило предложение признать преступника невменяемым, но на этот раз для королевы было совершенно ясно, что Джон Фрэнсис, сын бедного плотника, был не столько сумасшедшим, сколько просто хитрым человеком. Вскоре до нее дошли слухи, что этот приговор может быть заменен пожизненной высылкой из страны на том основании, что появились сомнения в его истинных намерениях. Многие следователи утверждали, что его револьвер вообще не был заряжен и не мог причинить королеве никакого вреда.
Королева вынуждена была признать» что «рада такому решению», но все же осталась при своем мнении относительно того, что смертная казнь является гораздо более эффективным средством борьбы с тяжелыми преступлениями, чем высылка из страны. Кстати сказать, такого же мнения придерживался и осужденный ранее Эдуард Оксфорд, который, по слухам, заявил судебному исполнителю, что если бы его повесили, то «больше не было бы никаких покушений на королеву».
Но поскольку этого не произошло, буквально через два дня на королеву вновь подняли руку, хотя в этот раз покушение было крайне несерьезным и никакой реальной угрозы для жизни королевы не представляло. Преступником оказался несчастного вида Джон Уильям Бин, рост которого не достигал и четырех футов. Он выстрелил в королеву, однако выстрела фактически не получилось, так как его старый револьвер был заряжен скорее табачной пылью и измельченными кусками бумаги, чем оружейным порохом. В результате он был осужден на восемнадцать месяцев тюремного заключения и благополучно вышел на свободу после отбытия срока наказания.
Не было опасным для королевы и покушение на ее жизнь, состоявшееся 19 мая 1849 г., когда безработный и к тому же неуравновешенный в психическом плане ирландец Уильям Гамильтон, позаимствовав у своей хозяйки револьвер, попытался выстрелить в карету королевы, когда та проезжала по Конститьюшн-Хилл. Однако поскольку он забыл зарядить оружие перед употреблением, а также ввиду его совершенно очевидного помешательства снова не было никакой проблемы с наказанием преступника. Его приговорили к семилетней высылке из страны. После этого, четвертого по счету, покушения на жизнь королевы и ее восшествия на трон лорд Шефтсбери записал в своем дневнике: «Распутный Георг IV прожил жизнь отъявленного негодяя и сумасброда, но без каких бы то ни было попыток отнять ее у него. А эта мягкая и весьма добродетельная женщина уже четвертый раз за свой короткий срок правления становится объектом посягательства со стороны маньяков».
Не успела напуганная нападением Гамильтона королева успокоиться, как произошло новое покушение. В июле следующего года королева отправилась в Кембридж-Хаус навестить своего дядюшку Адольфуса, который неожиданно приболел и нуждался в моральной поддержке. Помимо самой королевы в карете находились принц Уэльский, принц Альфред, принцесса Алиса и Фани Джоселин — одна из самых любимых фрейлин королевы. А карету ее сопровождал один-единственный конюший, который отстал от экипажа в тот момент, когда он проезжал через узкую арку ворот. В этот момент из собравшейся на тротуаре толпы зевак вышел смертельно бледный молодой человек с белокурыми волосами и нанес королеве тяжелым медным наконечником массивной трости сильный удар по голове. Королева повалилась на сиденье кареты. Девятилетний принц Уэльский мгновенно стал пунцовым от охватившего его страха, Фани Джоселин громко закричала и бросилась к королеве, а остальные просто замерли от испуга и неожиданности. Минуту спустя королева пришла в себя и даже попыталась подняться, постоянно повторяя как заклинание: «Ничего страшного, со мной все в порядке!» Затем она обратилась к столпившимся на тротуаре людям и попросила, чтобы они не растерзали покушавшегося на ее жизнь преступника. Позже выяснилось, что это был Роберт Пэйт, сумасшедший молодой лейтенант 10-го гусарского полка, недавно вышедший в отставку по состоянию здоровья. Любопытно, что он был сыном весьма уважаемого шерифа Кембриджа. Королева была в шоке.
«Конечно, это ужасно, это просто чудовищно, — отметила королева в дневнике, — что я, беззащитная молодая женщина (тридцати одного года от роду), окруженная своими детьми, оказалась подвергнутой столь наглому и ничем не оправданному нападению. А самое ужасное заключается в том, что я теперь просто боюсь выходить из дому и садиться в карету. Когда мужчина бьет женщину — это ужасно само по себе, но когда мужчина наносит удар королеве, это ужасно вдвойне. Как и многие другие, я полагаю, что подобное нападение является более тяжким преступлением, чем любой выстрел из револьвера. Что тоже, конечно, плохо, но хоть как-то поддается объяснению. А сейчас мне просто страшно покидать свой дом и каждый раз волноваться при виде любого приближающегося к моей карете человека».
Однако камергер королевы лорд Хардвик выразил совершенно неожиданное предположение, что эти покушения на» королеву являются своеобразным проявлением всенародной любви и всеобщего почитания. Впрочем, аналогичное мнение не раз высказывала и сама королева, когда говорила, что никакая опасность не стоит того, чтобы отказаться от публичных выступлений и появления на публике без специальных мер предосторожности.
Разумеется, после покушения Эдуарда Оксфорда королева стала пользоваться особенно большой популярностью у простых англичан. На улицах ее всегда встречали восторженные поклонники, а в опере многие размахивали носовыми платками, выражая тем самым симпатии к невинной жертве преступников. А после злосчастного удара тростью по голове королеву стали принимать просто на ура. Королеву не только приветствовали на улицах и в театрах, но и посвящали ей статьи в прессе, чего уже давно не наблюдалось. А в оперном театре зрители стоя аплодировали королеве, которая с синяком под глазом и забинтованной головой находилась на балконе. Спектакль был прерван, а труппа с особым вдохновением спела «Боже, храни королеву». Правда, после покушения Роберта Пэйта ей настойчиво советовали не появляться в местах большого скопления людей, но королева резонно заметила, что если она не приедет в театр, то все подумают, что она серьезно пострадала от этого инцидента или испугалась нового покушения. «Но вы же действительно пострадали, мадам», — решительно воспротивились ее личные врачи. «Да, это так, — согласилась королева, — но если я все же появлюсь в театре, то все сразу узнают, что я не придаю этому слишком большого значения».