Нечто подобное королева писала и своей старшей дочери: «Я чувствую себя несчастной и убитой горем. Он так рьяно защищал меня, что я всегда ощущала себя в полной безопасности! А теперь это ушло в прошлое, и снова все стало для меня непрочным и непостоянным... Для меня это шок, удар, пустота, постоянное отсутствие рядом со мной надежного и верного друга и помощника... Это несчастье поразило меня в самое сердце... Исполнилась воля Господня, но я уже никогда не стану прежней».
А младшей внучке она сказала, что Браун «в течение восемнадцати с половиной лет не оставлял ее ни на минуту», «Друзья покидают меня», — писала она Теннисону, который преподнес ей знаменитые строчки, начертанные на постаменте памятника Брауну, который создал Джозеф Бём:
Друг больший, чем слуга, лояльный, добрый, милый!
Он исполнял свой долг до самой до могилы.
«Один за другим уходят от меня те, кого я больше всего любила и на помощь которых всегда могла рассчитывать, — жаловалась внучке королева. — И вот теперь я потеряла еще одного друга, который был самым преданным и самым верным из всех! Он не думал ни о ком другом, кроме меня, ни о чем, кроме моего спокойствия, моего комфорта, моей безопасности и моего счастья... Он стал частью моей жизни». Даже в письмах к своим внучкам она не могла не выразить всю горечь постигшей ее утраты. «Я в таком ужасном горе, так как потеряла не только своего лучшего и наиболее преданного, слугу, — писала она принцессе Виктории Гессенской, — но и своего лучшего и наиболее преданного друга. Сейчас я очень одинока и несчастна. После смерти вашего дедушки я потеряла многих близких людей, но эта утрата стала для меня самой болезненной, так как он был моей опорой в жизни, самым преданным слугой и самым доверенным другом... Мне ужасно не хватает его... Без моего верного и преданного мистера Брауна я чувствую себя брошенной на произвол судьбы, и это ужасно угнетает и подавляет меня, лишая всех радостей жизни».
Подобные настроения высказывались практически во всех письмах королевы того времени. Она неизменно подчеркивала, что унесет это горе с собой в могилу [71]. Она бережно хранила все полученные от разных людей письма с выражением искреннего соболезнования по поводу смерти слуги и часто перечитывала их в последние годы жизни. Она приказала оставить в неприкосновенности комнату Джона Брауна в Кларенс-Тауэре, а на его подушку каждый день класть свежие цветы. Кроме того, королева распорядилась соорудить мемориалы в его память, которые, как и памятник в Балморале, напоминали бы всем о его преданной службе и добропорядочной жизни. Так, например, в Осборне установили гранитную скамью с высеченными на ней строчками из стихов Байрона, а в самом доме повесили огромную картину немецкого художника Карла Зона [72].
Соболезнование по поводу кончины Джона Брауна было опубликовано в придворном бюллетене «Корт циркуляре». Причем этот некролог было в пять раз длиннее, чем аналогичное соболезнование, составленное королевой в память о Бенджамине Дизраэли — другом своем «верном и преданном друге». А на стене мавзолея во Фрогморе была прикреплена бронзовая табличка с неправильно написанным словом «insribed», которое так и не было исправлено в последующие годы. Кстати сказать, это единственный случай, когда в этом мавзолее увековечили память человека, который не был членом королевской семьи. Более того, королева раздала своим придворным самые разнообразные памятки о Джоне Брауне, которые отнюдь не пользовались большой популярностью. К примеру, доктору Риду королева подарила медальон с изображением Брауна. Каждый год королева посещала могилу своего фаворита и возлагала свежие цветы, а потом, к ужасу всех придворных, решила издать биографию Джона Брауна и поручила это дело сэру Теодору Мартину, который уже написал к этому времени пятый том биографии принца Альберта, изданный в 1880 г.
Сэр Теодор отклонил предложение королевы на том весьма неубедительном основании, что у него заболела жена, но королева не расстроилась из-за этого и сама написала историю жизни мистера Брауна, правда, не без помощи мисс Мари Макгрегор. Первую часть воспоминаний она отослала для правки Генри Понсонби и объяснила свои намерения опубликовать книгу желанием показать, что Джон Браун был для нее не просто слугой, а кем-то большим. Понсонби остался недоволен содержанием ее рукописи, но при этом решительно отказался быть литературным критиком своей госпожи и посоветовал ее величеству обратиться к более сведущему в этой области человеку.
Королева была крайне разочарована тем, что ее личный секретарь так и не высказал собственного мнения относительно первой части воспоминаний. Генри Понсонби, пытаясь хоть как-то исправить положение, деликатно заметил, что рукопись, несомненно, будет представлять определенный интерес для людей, хорошо знавших Джона Брауна, но вместе с тем может навеять не совсем хорошие мысли на тех, кто его никогда не видел, не разговаривал с ним и вообще плохо знает нравы и обычаи королевского двора. Иначе говоря, у постороннего читателя могут возникнуть превратные впечатления об отношениях между монархом и слугами. Он снова посоветовал королеве обратиться к опытным литераторам, которые смогут правильно оценить намерения королевы обнародовать некоторые весьма пикантные подробности ее «сокровенных и весьма специфических чувств» к отношении Джона Брауна.
На это королева ответила, что ее книга не рассчитана на «разглашение каких-то тайных слухов или сплетен», и попросила его вернуть ей рукопись, чтобы показать ее лорду Раутону, бывшему личному секретарю Бенджамина Дизраэли, который «проявил к ней большой интерес». Однако тот, прочитав рукопись королевы, сразу же отправился к Генри Понсонби и полностью согласился с ним, что эти воспоминания ни в коем случае нельзя представлять на суд общественности. Он предложил найти какого-нибудь честного и добросовестного издателя, который втайне напечатает несколько экземпляров рукописи, а через полгода королева и сама «убедится в том, что эту книгу издавать нельзя».
Не успел этот план осуществиться, как в дело вмешался Рэндалл Дэвидсон. Узнав о содержании рукописи, он откровенно заявил, что публикация этой книги была бы непростительной ошибкой. Как и в случае с Генри Понсонби, королева расстроилась, обиделась на Дэвидсона и упрямо заявила, что книга все равно будет издана. Тогда Дэвидсон использовал в качестве аргумента более серьезные возражения, в результате чего королева потребовала, чтобы он взял свои слова обратно и принес извинения за столь недопустимый тон. Дэвидсон попросил прощения, однако не отказался от своих слов, мотивируя свой поступок заботой о незапятнанной репутации королевского двора. В течение почти двух недель королева игнорировала его, а потом все-таки послала за ним. Теперь их беседа прошла в более дружелюбном тоне. Она старалась не упоминать злосчастную рукопись, а он сделал вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре после этого рукопись королевы была уничтожена вместе с дневниками Джона Брауна. «Мне кажется, — отмечал позже Дэвидсон, — что королева посвятила в свои планы кого-то из тех людей, которым безгранично доверяла, и, получив от них отрицательный отклик, решила покончить со своими воспоминаниями, пребывая в уверенности, что эти люди действительно желают ей добра».
Однако многие моменты специфических отношений королевы к своему слуге все же стали достоянием общественности. В феврале 1884 г. было опубликовано продолжение написанных ранее королевой «Листов из журнала о нашей жизни в Шотландии», посвященное периоду 1862—1882 гг. В нем подробнейшим образом описываются отношения, сложившиеся между королевой и ее шотландскими слугами, и особое внимание при этом уделяется памяти «преданного слуги и верного друга ДЖОНА БРАУНА», смерть которого стала для королевы «страшным ударом». Она потеряла не только самого близкого и верного друга, но и человека, который пользовался ее безграничным доверием. «Не считаю нужным скрывать, — отмечала королева, — что ежедневно и ежечасно тоскую по человеку, который всегда заботился обо мне, был предан без остатка и всю жизнь посвятил служению королеве».
71
За десять лет до этого королева написала письмо герцогу Кембриджскому, в котором выразила искренние соболезнования по поводу кончины управляющего его имением. Уже тогда она сочувственно отнеслась к столь тяжелой утрате и заверила его в том, что понимает всю глубину постигшего герцога несчастья, вызванного смертью верного и преданного слуги. «Позвольте выразить мне свое искреннее сочувствие, — писала она, — по поводу утраты вашего верного слуги и, я бы еще добавила, преданного друга. Вероятно, никто не может понять ваши чувства лучше, чем я, человек, который не понаслышке знает, что значит иметь рядом с собой хороших, преданных, верных и надежных слуг. Такая утрата всегда воспринимается более остро и более болезненно, чем потеря родных и близких, так как именно слуги находятся рядом с вами, понимают все ваши желания и чаяния, терпимы к вашим привычкам и лучше знают вас, чем кто бы то ни было... Фактически они сливаются с вами, составляют единое целое и практически не могут быть замещены любыми другими людьми» (Fitz George papers, 17 April 1873, quoted in Giles St Aubyn, «The Royal George: A Life of George, Duke of Cambridge», 1963, 165).
72
Этот портрет висел в Виндзорском дворце до тех пор, пока король Эдуард VII не приказал снять его и отправить Уильяму Брауну, брату Джона Брауна. Это произошло на шестой день после смерти матери короля. Он хранился в церкви Крети до 1944 г., после чего был продан на аукционе за 412 фунтов. А 28 мая 1998 г. на аукционе «Кристиз» в Эдинбурге этот портрет был куплен неизвестным коллекционером уже за 300 тысяч фунтов (The Court Historian: Newsletter of the Society for Court Studies, vol. 111, 2 July 1998, 65).