Когда ее карета проехала и мы вдруг поняли, что для нас бриллиантовый юбилей королевы фактически закончился, я неожиданно испытала необыкновенное чувство благодарности и удовлетворения от того, что вместе с мужем и сыновьями присутствовала на этом грандиозном и чрезвычайно волнительном торжестве».
А королева тем временем ехала по улочкам Лондона, время от времени смахивая рукой слезы умиления и радости. Впереди ее кареты верхом на лошади скакал главнокомандующий войсками лорд Вулзли, а за ним следовал граф Дандоналд, полковник 2-го полка личной королевской гвардии, который никак не мог усмирить свою норовистую лошадь и постоянно сдерживал ее словами «Потише, старушка, не гони!». Это было так странно для королевы, что она даже подумала в какой-то момент, что он обращается к ней.
После короткой службы, которую провели рядом со ступеньками в кафедральный собор, королева отправилась на Лондонский мост, а потом по празднично украшенным улицам двинулась в Ист-Энд, провожаемая радостными возгласами ликующей толпы, которая, по ее словам, была в восторге от «своей старенькой милой королевы». Она пересекла Вестминстерский мост, проехала по Парламентской площади, поприветствовала парад конной гвардии, а потом, усталая и радостная, вернулась во дворец. Все прошло просто прекрасно, как отмечал позже принц Уэльский, а единственное огорчение доставил 75-летний лорд Хоув, который не выдержал жары, потерял сознание и свалился с лошади.
Как и в 1887 г., следующий день полностью заняли торжественные мероприятия. В королевском дворце был устроен торжественный прием, проведен военный парад, причем не только британских войск, но и военных подразделений во всей империи. Кроме того, перед королевским дворцом прошли более двух тысяч учащихся частных школ, включая Итон и Харроу, которые выкрикивали слова поздравлений ее величеству и желали счастья и здоровья.
Примерно такие же поздравления королева принимала от своих подданных три года спустя, когда после успешного освобождения Ледисмита в феврале 1900 г. вторая Англо-бурская война, казалось, наконец-то достигла своего приемлемого завершения. В течение этих двух войн, которые велись против белого населения, если, конечно, не считать Крымской войны, королева пребывала в уверенности, что буры — это «ужасные люди, жестокие и просто невыносимые», с которыми нужно покончить раз и навсегда. Она провожала своих солдат в путь, посылала им вязаные носки и перчатки, а однажды порадовала их посылкой, в которой было около ста банок шоколада. Она желала солдатам скорого возвращения, а тем, кто получил ранения, оказывала всемерную помощь и даже лично навещала в госпитале, не делая при этом никаких различий между своими соотечественниками и солдатами из «цветных колоний».
Во время торжественного открытия нового госпиталя в Бристоле солдаты горячо благодарили королеву за участие, а военный оркестр исполнил «Боже, храни королеву». Такой же теплый прием устроили королеве рабочие арсенала в Вулидже, когда она призналась, что все телеграммы о крупных потерях британских войск неизменно вызывают у нее такой приступ отчаяния и горести, что и лучшие врачи не могут ей помочь. Правда, при этом королева всегда считала, что англичане должны победить любой ценой, даже если для этого придется пожертвовать всей ее армией. Когда первый лорд казначейства Балфур прибыл к королеве для доклада о тяжелом финансовом положении армии после «черной недели» декабря 1899 г., его сообщение «было мгновенно прервано нетерпеливым кивком головы королевы: «Пожалуйста, не забывайте, что в этом доме нет места депрессии и отчаянию. Нас не интересуют перспективы поражения нашей армии, так как мы их просто не допускаем».
Как и в годы Крымской войны, королева с огромным интересом относилась к распределению медалей среди наиболее заслуженных и достойных солдат. «Вчера был весьма трогательный момент, — записал в своем дневнике Реджиналд Бретт после одной из таких процедур награждения, — когда королеву подвезли в карете к нескольким раненым, сидевшим в инвалидных колясках. Им тут же приказали встать, но королева остановила солдат взмахом руки: «Нет, не надо». Она с трудом поднялась на ноги (что бывало с ней крайне редко) и прикрепила каждому из них Крест».
60. ЖИЗНЬ ПРИ ДВОРЕ
«Было страшным преступлением встретить королеву вне пределов дворца... и нам приходилось держать ухо востро, чтобы этого никогда не случилось».
Когда в 1894 г. Фредерик Понсонби прибыл в Осборн в возрасте двадцати семи лет, он с удивлением обнаружил, что все старшие придворные джентльмены совсем состарились на королевской службе. Двум из них было по восемьдесят лет, а остальные были не намного моложе. Получив должность младшего конюшего, Понсонби просто не знал, чем занять себя. После завтрака он обычно направлялся в комнату конюших, где читал свежие газеты и писал частные письма. В полдень королева в сопровождении фрейлины или одной из своих дочерей отправлялась на прогулку, причем вне зависимости от погоды. Поэтому нет ничего удивительного в том, что принцесса Беатриса страдала от ревматизма в ранние годы. Как только королева покидала свой дворец, все придворные тоже старались как можно быстрее выйти на свежий воздух. «Но всё это было похоже на сумасшедший дом, — вспоминал Понсонби, — так как все шли по одному и в совершенно разных направлениях».
Обед для джентльменов подавали ровно в два часа дня. Управляющий двором садился по одну сторону стола, а младшие придворные — по другую. «Эти обеды, — вспоминал Фредерик Понсонби, — почти всегда представляли собой забавное зрелище, так как старшие по чину придворные отличались острым умом и могли вести себя спокойно в отсутствие королевы».
В три часа королева снова отправлялась на прогулку, но теперь уже в королевской карете и в сопровождении пары нарядных конюших, которые ехали по обе стороны от кареты. Если королева собиралась принять участие в каком-нибудь важном мероприятии, то число конюших увеличивалось. А оставшиеся без дела придворные получали еще одну возможность хоть на какое-то время покинуть дворец, причем они могли ехать только в своих каретах, которые были разделены на пять категорий. К тому же их маршрут ни в коем случае не должен был пересекаться с тем, по которому следовала карета королевы, поскольку, как отмечал Понсонби, «было страшным преступлением встретить королеву вне пределов дворца... и нам приходилось держать ухо востро, чтобы этого никогда не случилось. А если мы, не дай Бог, все же «сталкивались» с каретой королевы, то прятались в кустах, ожидая, пока она проедет мимо. Сэр Уильям Харкорт (министр финансов) однажды прогуливался с моим отцом и вдруг увидел идущую навстречу королеву. Поблизости рос только небольшой куст, спрятаться за которым человеку высокого роста было практически невозможно. Харкорт спросил у отца, стоит ли ему прятаться от королевы за этим кустиком. Тот немного подумал и сказал, что это «бессмысленно и лучше ему просто повернуться и пойти назад».
Кстати сказать, встречаться с королевой не имели права не только министры и высшие аристократы, но и все остальные придворные, а молодым слугам даже не разрешалось смотреть ей прямо в глаза. Когда они получали тот или иной приказ королевы, то должны были низко опускать голову и глядеть на мыски туфель. А когда они сталкивались с ней в коридоре, королева, как правило, смотрела куда-то вдаль и делала вид, что вообще не замечает прислугу.
Королева имела стойкую привычку протестовать против каких бы то ни было социальных предрассудков высших классов. «Разделение общества на классы, — записала она однажды в дневнике, — представляет наибольшую опасность для нашего общества, так как противоречит законам природы. Именно поэтому королева всегда должна меняться, чтобы соответствовать духу всех слоев общества». И при своем дворе она установила довольно свободную иерархию и не следила за ее формальным сохранением. Так, например, придворные могли пересекать установленные традицией барьеры, как это делал, например, Джон Браун, но при этом барьеры ни в коем случае не должны были понижаться.