В конце концов леди Гастингс изменила свое мнение и согласилась подвергнуть себя тщательной медицинской экспертизе. Правда, при том непременном условии, что во время осмотра в кабинете будет присутствовать еще и доктор Чарльз Кларк, известный специалист в области женских болезней и к тому же близкий друг семьи Гастингсов. Оба доктора провели самое тщательное обследование в присутствии леди Портман, которая все это время стояла у окна, закрыв лицо руками, а также служанки леди Флоры, плакавшей навзрыд до окончания осмотра. После этого осмотра оба доктора сделали формальное заявление о состоянии пациентки: «Мы самым внимательным образом исследовали состояние леди Флоры Гастингс на предмет обнаружения признаков беременности и единодушно пришли к выводу, что нет никаких оснований считать ее беременной, хотя некоторое увеличение размеров в нижней части живота все же имеется».
Заключение двух авторитетных медиков должно было успокоить придворных, однако этого не произошло. В разговоре с лордом Мельбурном Чарльз Кларк заметил, что знает немало примеров, когда беременность наступала и при сохранении девственности. При этом он добавил, что наблюдал несколько таких странных случаев. Лорд Мельбурн тут же передал содержание этого разговора королеве и, вероятно, убедил ее в том, что леди Гастингс представляет собой именно тот редкий случай, О котором упоминал доктор Кларк. А когда королева напомнила ему, что леди Гастингс уже долгое время не появляется при дворе из-за тяжелой болезни, Мельбурн удивленно повторил: «Болезни?» — и, по словам королевы, многозначительно расхохотался.
Прочитав заключение врачей о результатах осмотра леди Флоры, королева согласилась с Мельбурном, что вся эта история приобретает неприличный оборот и что, по ее мнению, она должна встретиться с леди Гастингс и хоть как-то успокоить ее. С этой целью Виктория отправила через леди Портман письмо леди Флоре, в котором выразила сожаление по поводу безобразных слухов и изъявила готовность немедленно встретиться с ней для разрешения этой проблемы. Леди Гастингс ответила, что слишком больна, чтобы немедленно встретиться с королевой. Она появилась в гостиной королевы только через несколько дней и выглядела «чрезвычайно взволнованной». Королева впоследствии отметила в дневнике, что леди Гастингс действительно производила впечатление «очень больного человека». Виктория тепло обняла ее, взяла за руку и еще раз выразила сожаление но поводу случившегося. Потом она пожелала леди Флоре поскорее поправиться и как можно быстрее позабыть обо всем. Та же, в свою очередь, поблагодарила королеву и пообещала, что «ради мамы готова подавить в себе все нанесенные ей обиды и забыть обо всех неприятностях».
Однако семья леди Гастингс не хотела ничего забывать, как ничего не хотел забывать и ее лучший друг сэр Джон Конрой. Воспользовавшись этой неприглядной историей, он сразу же перешел в наступление против тех, кто, по его мнению, мешал осуществлению всех его амбиций. Не преминули воспользоваться этой историей и пропагандисты из рядов тори, которые тут же обрушились на лорда Мельбурна и его вигское правительство с критикой царивших при королевском дворе нравов. Да и сама леди Гастингс не хотела прощать нанесенной ей обиды. Она написала письмо своему дяде капитану Гамильтону Фицджералду, который в то время жил и работал в Брюсселе, и с нескрываемой обидой сообщила, что «ее честь была поругана самым недостойным образом».
Фицджералд немедленно отправился в Лондон и обрел поддержку у лорда Гастингса, брата леди Флоры, который также был преисполнен решимости любой ценой отстоять честь семьи. Повидавшись с сестрой, он пришел к выводу, что во всем этом скандале виноват прежде всего лорд Мельбурн, и даже пригрозил тому вызовом на дуэль. Однако после долгого разговора с премьер-министром лорд Гастингс изменил свое мнение и вынужден был признать, что Мельбурн сделал все возможное, чтобы замять скандал и не допустить широкой огласки. А сестра заверила его в том, что королева здесь ни при чем. «Королева просто не понимает, — писала она позже, — кто втянул ее в этот скандал и заставил поверить слухам. Она совершенно искренно сожалеет о случившемся и со слезами на глазах пожелала скорейшего выздоровления». Но это не успокоило лорда Гастингса, и он попросил аудиенции у королевы. Премьер-министр был решительно против его встречи с королевой, чем вызвал гневную отповедь со стороны возмущенного лорда Гастингса: «Я прождал два дня в надежде получить аудиенцию у ее величества, о которой просил не только по праву пэра, но и по праву одного из пострадавших, но терпение иссякло, и, желая как можно быстрее восстановить доброе имя моей оскорбленной и униженной семьи, я вынужден прибегнуть к единственно возможному средству, которое осталось в моем распоряжении: предать гласности то безобразное отношение, которое в последнее время было проявлено к моей сестре».
При этом он разделял мнение сестры о том, что королева не связана напрямую с теми нападками, которые она испытала при дворе. Более того, он возложил всю вину на «пагубное влияние», которое оказывали на королеву определенные лица, и заявил, что если обнаружит дополнительные относящиеся к делу его сестры факты, то непременно примет доступные ему меры, чтобы оградить семью от дальнейших нападок.
Смысл того «пагубного влияния», о котором говорила леди Флора, она раскрыла в письме Гамильтону Фитцджералду, где недвусмысленно сообщила, что это влияние на королеву оказывает «одна иностранная леди», баронесса Лецен, «чья ненависть к герцогине Кентской уже давно ни для кого не является секретом». Леди Флора также обвинила леди Портман, возложив на нее всю вину за организацию «дьявольского заговора». «Прощай, мой дорогой дядюшка, — написала она в конце письма. — Мне неприятно посылать тебе такое возмутительное письмо, но я хочу, чтобы ты знал всю правду и ничего, кроме правды, и ты волен поступать с этой правдой как тебе вздумается».
Выдержки из этого письма были отосланы в редакции газет, а вскоре туда же отправлены письма, написанные королеве и лорду Мельбурну возмущенной матерью леди Флоры. В них вдовствующая маркиза Гастингс восхваляла достойное поведение «замечательной матери» королевы Виктории и подчеркивала, что честь и достоинство ее величества королевы требуют, чтобы «преступные замыслы», направленные против ее дочери, были рано или поздно разоблачены, а виновные понесли суровое наказание. Кроме того, маркиза решительно заявила, что «законы общественной справедливости» требуют удаления с королевского двора сэра Джеймса Кларка. Узнав о последнем требовании оскорбленной маркизы, лорд Мельбурн ответил: «Требование, которое предъявила в этом письме маркиза Гастингс, настолько беспрецедентно и возмутительно, что даже мое уважение к общественному положению этой леди не дает мне возможности оставить его без последствий». Это письмо вместе с другой корреспонденцией, касающейся леди Гастингс, было опубликовано в газете «Морнинг пост».
Отныне публичное унижение одной из придворных дам, неспособность королевы принести ей приличествующие в таких случаях извинения, а также нежелание королевы уволить своего шотландского доктора сэра Джеймса Кларка, как это сделала в свое время ее мать, стали объектом многочисленных интригующих слухов и сплетен во всех салонах и гостиных Лондона.
Лорд Мельбурн всячески убеждал королеву не обращать внимания на все эти сплетни, а также на публикуемые в газетах письма. Однако королева Виктории не находила в себе сил не реагировать на них, и чем больше распространялись слухи, тем более яростной становилась реакция королевы. Она стала ненавидеть эту «озлобленную, глупую женщину» леди Гастингс и ее жалкую дочь леди Флору. Дошло до того, что она с удовольствием видела бы всю семью Гастингс повышенной вместе с редактором «Морнинг пост». Что же до матери Виктории, которая встала на сторону леди Флоры и, как сообщалось в газетах, долго присматривала за ней во время болезни, то ее поведение королева сочла совершенно непростительным и даже предательским. Ведь именно она сделала все возможное, чтобы вконец рассорить королеву с семьей Гастингс. Возмущенная поведением матери, королева призналась лорду Мельбурну, что «все больше разочаровывается в матери» и чувствует себя так, словно «имеет врага в собственном доме».