Принц Альберт был вне себя от ярости. Скандал разрастался с каждым днем, и он уже не мог сносить все выходки этой «сумасшедшей и тупой интриганки», которая, по его мнению, «обезумела от жажды власти» и «считает себя полубогом, а всех тех, кто с ней не согласен, — преступниками». А королева Виктория, продолжал жаловаться принц Альберт барону Штокмару, которая «по всем другим вопросам демонстрирует здравый смысл и справедливость, просто не видит всего этого, поскольку никогда не находилась вдали от баронессы Лецен и, как всякая прилежная ученица, привыкла относиться к своей гувернантке как к какому-то пророку с непогрешимыми взглядами на жизнь. Кроме того, некий несчастный жизненный опыт, который они вместе обрели в Кенсингтонском дворце, до сих пор крепко связывает их воедино, и баронессе удалось убедить королеву в том, что всем своим замечательным качествам она обязана прежде всего ей... И нет никакой надежды на то, что наступит хоть какое-то улучшение, пока королева будет иметь возможность ежедневно видеть баронессу. А без нее королева станет намного счастливее и спокойнее».
Все эти споры так или иначе затронули и нянечек принцессы, которых баронесса Лецен держала под своим жестким контролем. А принц Альберт был абсолютно убежден, что все нянечки, а также врач являются совершенно некомпетентными людьми, в результате чего их дочь постоянно болеет и находится на грани физического истощения. Однажды он уже пытался поговорить с нянечками на этот счет, однако они его не послушали. «Это действительно ужасно», — пожаловался Альберт королеве, на что та покраснела от гнева и обвинила его в том, что он пытается полностью отстранить мать от воспитания дочери. При этом она закричала, что он может убить свою дочь, если хочет.
Будучи не в силах сдержать ярость, принц Альберт пробормотал, что ему необходимо набраться терпения, и вышел из комнаты. В тот же день он написал весьма пространное письмо королеве и отослал его барону Штокмару, чтобы тот переслал его Виктории в более благоприятный момент. «Доктор Кларк, — говорилось в этом письме, — неправильно обращается с ребенком и отравляет его хлористой ртутью, а ты готова уморить его голодом. Можешь забрать ребенка себе и делать с ним, что захочешь, но если наша дочь умрет, это будет на твоей совести».
«Все наши ссоры и недоразумения, — писал принц Альберт в другом письме барону Штокмару, — проистекают из одного источника. И источник этот кроется в той зловещей личности, которую королева Виктория выбрала себе в качестве единственного верного друга и своего доверенного лица... Виктория слишком вспыльчива и нетерпима по отношению ко мне, чтобы спокойно обсуждать мои проблемы. Она никогда не слушает меня, а просто взрывается от возмущения и набрасывается с упреками и подозрениями и т.д. Таким образом, я вижу перед собой два пути: первый заключается в том, что я просто молчу, стиснув зубы, и ухожу к себе. В этом случае я веду себя как провинившийся школьник, который получил подзатыльник от матери и ушел, вытирая слезы. А второй путь — в более твердом поведении, в результате чего я должен не уходить, а устраивать ей семейные скандалы и решительно отстаивать свою позицию. Тогда скандалы станут совершенно неизбежными, а я их ненавижу, поскольку мне жаль Викторию из-за ее несчастного положения...»
Нет никаких сомнений в том, что все эти семейные неурядицы действительно доставляли королеве Виктории массу неприятностей. Она часто сожалела о том, что допустила грубые выпады в отношении мужа, и пыталась хоть как-то исправить положение. «Я чувствую себя такой одинокой, и у меня так разболелась голова, — жаловалась она барону Штокмару, когда принц Альберт опрометью выскочил из детской комнаты. — Мне кажется, что приснился ужасный сон. Очень надеюсь, что вам удастся хоть как-то успокоить Альберта. Он был вне себя от злости... А я зла держать на него не хочу».
Королева Виктория действительно опасалась, что неожиданные вспышки ярости могут испортить их отношения, но все же надеялась, что со временем это пройдет и им удастся преодолеть все эти трудности. «Во мне действительно часто возникает беспочвенное раздражение, которое... вынуждает, меня говорить грубости Альберту, хотя на самом деле ничего плохого я против него не имела в виду. Мне действительно очень жаль, что я доставляю Альберту много неприятностей, но он не должен все-таки таить на меня злобу... Это чувство несчастья зародилось во мне сразу после замужества и постоянно преследует меня, когда мне плохо... Я часто слышу, что Альберт во всем обвиняет Лецен и считает, что это она с детства приучила меня к дурным поступкам, а мне нужно от нее только одно — чтобы она оставалась в моем доме, чувствовала себя здесь комфортно и иногда виделась со мной... Уверяю вас, что сейчас я вижусь с нею очень редко, да и то лишь в течение нескольких минут. Я спрашиваю ее мнение о своем туалете, и она всегда помогает мне в этом. Альберт почему-то думает, что я встречаюсь с ней, когда не должна... Я говорю вам об этом только потому, что это истинная правда, и вы знаете, что я не представляю иного...»
«Мы находимся совсем в другом положении, чем все остальные люди, — продолжала изливать душу королева. — Альберт живет в моем доме, а не я в его... Мой дорогой ангел, мой милый Альберт, одному Богу известно, как я люблю мужа. Положение его не из легких, и мы вместе должны сделать все возможное, чтобы хоть как-то облегчить ситуацию».
И положение действительно улучшилось после серьезной реорганизации всей системы ухода за детьми. Когда принцесса Виктория была единственным ребенком в семье, вся ответственность за ее воспитание ложилась на плечи вдовы адмирала Саути — достойной, ответственной и слегка старомодной леди, которая резко отрицательно относилась ко всем современным идеям по воспитанию детей и по-прежнему носила какой-то древний парик. Несмотря на то что она была рекомендована на эту должность архиепископом Кентерберийским, она тем не менее всегда была недовольна своим положением старшей воспитательницы, и уж тем более когда детей стало двое. Кроме того, хотя она и не любила жить в Виндзорском дворце, но все же не без удовольствия болтала в свободное время с баронессой Лецен. Часто покидая дворец, перекладывала всю ответственность по уходу за детьми на простых служанок и нянечек. Более того, не утруждала себя неукоснительным соблюдением рутинных правил в отношении детей, которые заключались в том, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлять их без присмотра, не допускать к ним посторонних людей без разрешения родителей, не нарушать традиционных правил воспитания, строго придерживаться раз и навсегда установленного распорядка дня и регулярно докладывать родителям о малейших изменениях в развитии чад. При этом, разумеется, особое внимание она должна была уделять рекомендациям детского врача и неукоснительно выполнять все его предписания. Однажды королева пожаловалась лорду Мельбурну, что миссис Саути «совершенно ле соответствует» своей должности и что дети часто остаются на попечении людей низшего сословия — нянек, служанок и горничных, которые отличаются вульгарными манерами и часто ругаются между собой. Лорд Мельбурн посоветовал королеве подобрать для детей более надежную главную воспитательницу, которая обладала бы аристократическим происхождением, соответствующим образованием и высоким положением в обществе. Только такая воспитательница, по его мнению, могла бы держать под контролем упрямую и вспыльчивую принцессу Викторию и обеспечить хорошее воспитание подрастающему принцу.
Такого же мнения придерживался и барон Штокмар, который снабдил родителей весьма пространным меморандумом на тридцати страницах, который завершил выводом о необходимости заменить миссис Саути какой-нибудь леди с высоким аристократическим титулом и авторитетным положением в обществе. После длительных бесед и консультаций с самыми разными советниками было принято решение, что столь важный пост главной воспитательницы детей королевской крови вполне можно доверить леди Литтлтон — одной из придворных дам королевы, старшей дочери второго графа Спенсера, вдове третьего барона Литтлтона и матери пятерых детей. Не будучи состоятельной, она очень обрадовалась, узнав, что получает высокий придворный пост и соответствующее ему жалованье. Правда, королева была не очень довольна тем, что леди Литтлтон слишком набожна и регулярно посещает церковь, поскольку сама относилась к религии равнодушно и не хотела, чтобы ее дети были слишком привязаны к церкви. Тем более что родной брат леди Литтлтон, который изредка появлялся при дворе, являлся священником римско-католической церкви и главой католического ордена пассионистов.