Однако ни одно из всех этих печальных событий не произвело на королеву большего впечатления, чем смерть матери. «Боже мой, — писала она в дневнике, — какое ужасное событие, какое горе!» За некоторое время до смерти герцогини королева находилась в ее комнате и громко рыдала, низко наклонившись над матерью, которая лежала на кровати и тяжело дышала.
«Я поцеловала ее руку и прижала к своей щеке. Она на мгновение открыла глаза, но, как мне показалось, так и не узнала меня. Она выдернула свою руку... я разрыдалась... я спросила у докторов, есть ли хоть какая-то надежда. Они ответили, что, судя по всему, никакой надежды нет...
Под утро я легла на софу, которая стояла неподалеку от моей кровати, и каждый час прислушивалась к бою часов. В четыре часа утра я снова спустилась вниз. Все тихо, только слышалось тяжелое и хриплое дыхание мамы, да еще громкий звук часов, которые отбивали каждые четверть часа и напоминали мне о моем отце и о моем детстве».
Изнывая от усталости и неопределенности, королева снова поднялась к себе наверх и попыталась хоть немного поспать. В половине восьмого она опять спустилась к матери и долго сидела там, держа ее за руку. Дыхание матери становилось все тише и тише, пока не прекратилось вовсе... В этот самый момент часы пробили половину десятого утра... «Нас охватил ужас безвозвратной утраты, который порой напоминал какой-то кошмарный сон... Боже мой, как это страшно! Постоянный плач немного облегчал наши страдания и успокаивал нервы... Но я по-прежнему пребывала в состоянии агонии».
В течение четырех последующих дней королева с трудом справлялась с постигшим ее горем. «Ужасно, ужасно думать, что мы никогда больше не увидим это прекрасное и доброе лицо, — писала она. — И никогда не услышим ее знакомый голос... А самое ужасное заключается в том, как я сказала Альберту вчера, что утрата эта не только невосполнима, но и безвозвратна». День смерти герцогини Кентской стал для королевы «самым ужасным днем» в ее жизни. Она чувствовала себя подавленной, разбитой и полностью уничтоженной. Только слезы хоть как-то облегчали ее горе, поэтому она их не жалела и проплакала несколько дней. «Я не хочу никакого облегчения, — писала она своей старшей дочери. — Мне надо всеми фибрами души ощутить эту потерю даже ценой невыносимых страданий». А лорд Кларендон пришел к выводу, что королева «намеренно подвергает себя таким испытаниям». «Она никогда не прекращает плакать, — говорил он герцогине Манчестерской, — и проливает слезы с утра до вечера. И каждое утро приходит во Фрогмор, как будто специально, чтобы продлить свое горе. Думаю, что такое поведение не может продолжаться долго, — добавил он, — иначе она просто сойдет с ума и впадет в такое состояние меланхолии, что ее придется выводить специальными средствами. Тем более что она уже давно имеет склонность к такому состоянию. Именно это больше всего досаждает принцу Альберту».
Все это время королева принимала пищу в гордом одиночестве, когда она молча сидела в комнате матери, то никого не подпускала к себе, а когда просматривала ее бумаги, то неизменно вспоминала, как ссорилась с ней из-за пустяков. Ей было очень горько осознавать, что из-за интриг Джона Конроя и баронессы Лецен страдали прежде всего добрые отношения между матерью и дочерью — самыми близкими людьми на свете. С другой стороны, она с большим удовольствием прочитала письма отца к матери и с удивлением узнала, что их связывало необыкновенно глубокое чувство любви и взаимного уважения. Более того, она впервые узнала, что была любимой дочерью своих родителей, и это было «очень трогательно» для нее.
Королева привезла принца Уэльского в Виндзор, чтобы он в последний раз посмотрел на «прекрасную бабушку», однако тот, испугавшись истерических причитаний матери, вел себя не совсем так, как она хотела бы. Королева обвинила сына в бессердечности и эгоизме, а принц, подписывая траурные открытки своим зарубежным родственникам, сказал, что его сестры настолько усердно симпатизируют ей, что он просто-напросто не хочет им мешать и боится испортить всем настроение. По его словам, они были для нее «более полезны» в этот момент, чем он.
Принц Альберт также много переживал из-за смерти тещи и не смог хоть как-то утешить жену. В течение всего этого времени ему пришлось выполнять не только свою работу, но и обязанности королевы, и он был просто завален текущей работой. Более того, он отвез королеву в Осборн, надеясь в душе, что там она сможет немного успокоиться и вернуться к нормальному состоянию. Однако этого не случилось. В Осборне королева нервничала даже больше, чем в Виндзоре, так как просто не могла выносить громких криков и разговоров детей, которые были для нее ничем не лучше, чем голос наскучившего своими капризами принца Уэльского.
35. БЕЗАЛАБЕРНЫЙ НАСЛЕДНИК
«Систематическое бездельничанье, беспрерывная лень и негативное отношение ко всем окружающим — все это разрывает мое сердце и наполняет душу праведным возмущением».
«Берти по-прежнему вызывает у нас большое беспокойство», — писала королева в апреле 1859 г., когда принцу Уэльскому исполнилось семнадцать лет.
«Меня бросает в дрожь от мысли, что через три с половиной года он станет совершенно самостоятельным и мы не сможем оказывать на него абсолютно никакого влияния, кроме морального! Я пытаюсь сейчас не думать об этом ужасном времени! Он, конечно, быстро развивается, но как! Это развитие бедного и совершенно ленивого интеллекта. Боже мой, я даже представить себе не могу, что случится, если я умру следующей зимой! Эти мысли не дают мне покоя. Его дневник намного хуже, чем самые обыкновенные письма Аффи (принца Альфреда). И все это из-за его патологической лени! Конечно, мы еще надеемся на лучшее, но я боюсь, что даже самые большие перемены не смогут сделать его пригодным к будущему положению. Единственное его спасение — и всей страны тоже — заключается в благотворном влиянии дорогого папы, совершеннейшего человеческого существа».
«Мне очень грустно думать о нем, — говорила королева своей дочери уже по другому поводу. — Он такой ленивый; такой слабый. Дай Бог, чтобы в будущем он немного повзрослел и стал более серьезным». Принц Уэльский действительно был менее общительным и интересным по сравнению с другими братьями, которые отличались веселым нравом, уживчивым характером и общительным темпераментом. «Когда я вижу Аффи и Артура и смотрю на... (ты знаешь, кого я имею в виду), меня охватывает чувство отчаяния! Систематическое бездельничанье, беспрерывная лень и негативное отношение ко всем окружающим — все это разрывает мое сердце и наполняет душу праведным возмущением».
В другом разговоре королева с грустью сообщала, что ее подавляет даже физическая внешность принца. Она часто жаловалась на то, что у сына слишком маленькая голова, слишком крупный, как у всех Кобургов, нос, слишком выпуклые, как у всех представителей ганноверской династии, глаза и так далее. Кроме того, ее раздражали его маленький рост, покатый подбородок, ранняя склонность к полноте и «совершенно женская манера» носить длинные волосы.
Когда в ноябре 1858 г. принца Уэльского посвящали в рыцари ордена Подвязки, королева невольно обратила внимание, какие короткие и толстые у него ноги в рыцарском одеянии. Позже она опять неодобрительно отозвалась о его «бледном, тоскливом и угрюмом» внешнем виде. Правда, королева признавала, что у ее сына доброе и теплое сердце, но при этом — «...Боже мой... какой он неразвитый!».
Значительная часть всех этих упреков объясняется тем, что она считала его «карикатурой» на себя и видела в нем свои собственные недостатки, но только многократно увеличенные. Примерно такого же мнения придерживался и барон Штокмар, который считал, что мальчик является «увеличенной копией своей матери». Но если королева с ранних лет стремилась исправить свои недостатки или хотя бы скрыть их от окружающих, то принцу Уэльскому это не удавалось.
Принц Альберт тоже неоднократно выражал беспокойство по поводу своего сына. Наибольшее разочарование он испытал, когда воспитатель мальчика полковник Роберт Брюс написал ему отчет о развитии принца Уэльского. Сперва полковник признал, что он довольно забавный и смышленый, но при этом совершенно необузданный и не склонный к нормальному восприятию окружающего мира. Кроме того, он чрезвычайно эгоистичен и постоянно демонстрирует пренебрежительное отношение к другим людям. Парень явно абсолютизирует важность придворного этикета, придает слишком большое значение одежде и не проявляет абсолютно никакого усердия в учебе, довольствуясь бесконечными и совершенно бессмысленными дискуссиями и спорами с учителями. Другими словами, он не интересуется ничем, кроме одежды. «Даже во время детских игр, — говорил принц Альберт, — его больше занимала собственная одежда, а не сама игра».