Септима сразу узнала Нерона, потому что видела его изображения на Форуме и на монетах. Отец научил ее, что надо было сказать, но теперь, от такой близости императора все слова вылетели у нее из головы. Он был гораздо более крупным, чем ей казалось раньше, и даже при тусклом свете лампы было видно, что его кожа покрыта пятнами и оспинами. Он стоял перед ней, рассматривая ее, будто животное на арене, и она чувствовала его дыхание, отдававшее гнилым мясом. Толстый, но явно слабый, он был похож на старика, хотя ему не исполнилось еще и семнадцати.
Она нашла его столь отталкивающим, что при взгляде на его лицо вдруг поняла: магия императорской власти улетучилась. И она ощутила то свое превосходство, которое испытывала, когда работала в публичных домах. Внезапно слова потоком хлынули с ее уст:
— Оставьте меня, повелитель, ибо от меня отказался мой господин, и я — падшая женщина. Я должна отправиться к Тибру, чтобы покинуть этот исполненный зла мир…
Удивившись, что такая молодая и красивая девушка хочет покончить с собой, Нерон покачал головой:
— Ты не должна даже думать о самоубийстве. Слишком много еще у тебя впереди того, ради чего стоит жить.
— Господин, — возразила Септима, — мне не для чего жить. Меня похитили из моего дома на севере, продали рабыней жестокому купцу в Галлии, и, когда он, напившись, стал меня домогаться, я оттолкнула его и убежала. Но его люди поймали меня и избили. А сейчас он уехал из города. У меня нет ни еды, ни одежды, ни денег, и я не могу вернуться домой. Мне осталось лишь встретить смерть…
Нерон повернулся к друзьям:
— Вы слышали? Не об этом ли говорил мне мой наставник? Не та ли здесь жестокость человека к человеку, против которой мы должны бороться, чтобы сделать мир лучше?
Он нагнулся, погладил девушку по щеке и прошептал на ухо слова утешения. Септима Плантия перестала всхлипывать. Снова обернувшись к друзьям, Нерон сказал:
— Мой наставник Сенека говорит мне, что дорога к собственному счастью и внутреннему миру идет через уничтожение всех страстей, выходящих из-под нашего контроля, что она идет через жизнь в настоящем, без надежд или страха перед будущим, которое нельзя предсказать. У меня нет ничего к этой девушке, кроме ощущения момента, настоящего для нее. Сенека учит меня, что мы, стоики, верим в перевоплощение Логоса и воплощение Вселенной в Божественном Огне. И если сегодня это дитя убьет себя, то малая часть Вселенной изменится ранее положенного ей времени, а это нанесет вред превращению всей этой вселенной во вселенную лучшую. Вот почему я должен помочь этой девушке.
Его друзья посмотрели на него с недоумением. Они ведь собрались, чтобы весело провести время, а не для урока философии, особенно от Сенеки, понять которого нормальному человеку было невозможно.
Нерон протянул Плавтии руку:
— Пойдем, девочка, пойдем со мной, и я ручаюсь, что твоя жизнь с этого момента улучшится, и ты продолжишь свое бытие в объединяющем нас всех Божественном Огне.
Но девушка не взяла его руку, напротив, она отпрянула назад и прошептала:
— Повелитель, я не знаю, кто ты и почему ты проявляешь ко мне такую доброту, и я не понимаю твоих слов. Я падшая женщина, я опозорена. Ни один достойный человек не посмотрит на меня без чувства отвращения и презрения. У меня только один выход — покончить с жизнью.
— Потому, что кто-то пытается помыкать тобой?
Она промолчала.
— А что, если кто-то сможет очистить тебя от всей твоей вины? Что, если самый могущественный человек на земле сможет сделать так, чтобы ты жила новой жизнью без вины и стыда — жизнью стоика, какой живет философ Сенека? Что, если раньше твоя жизнь была никчемной и пустой, но с этого момента ты — нравственная женщина, столь же достойная, как девственница весталка?
Септима посмотрела на него и улыбнулась:
— Только один человек способен на такое и он — как бог для меня. Благословенный Нерон смог бы… Но как может такой человек, как я…
Нерон и все его друзья громко расхохотались.
Только стражники-германцы не поняли, в чем здесь соль, — они понимали лукавство лишь тогда, когда явно видели его. Их забота была только о том, чтобы император возвратился утром во дворец целым и невредимым. А теперь… Отданные девушке деньги перестали быть деньгами императора. Поэтому, как только она исчезла из вида и Нерон и его компания двинулись дальше, один из стражников последовал за ней, отобрал данные ей императором монеты и заставил ее броситься в Тибр. А потом они посмеялись над всем этим за выпивкой — на деньги, которые им удалось добыть.
— …Горжусь? Да, думаю, что я горжусь тем, как ты относишься к нуждам ближних. Но гордость может оказаться камнем, о который споткнется даже человек, идущий к лучшему миру. Гордость, Нерон, — острый меч, который висит над головами всех, кроме наиболее скромных, готовый пронзить тех, кто освободит себя от уз. Гордость — это слепящий свет, который не дает нам увидеть мир таким, каков он есть, и потому мы видим его таким, каким представляем его в своем собственном воображении. Только высокомерие заставляет нас верить, что видимое нами — видят и другие. А ведь они могут понять о нас больше и увидеть нас совсем в другом свете! Кто более скромен, чем слепец? И кто слышит лучше или лучше осознает то, что окружает его? И кто более полон мыслей, чем немой, который не может сказать сам, но слушает то, что говорят другие?
Император хотел перебить, но Сенека продолжил:
— Но если учесть, что твое желание помочь девушке было бескорыстным, то твой поступок является блестящим примером того, как следует поступать всему Риму, чтобы спастись от себя самого.
Просияв от похвалы, Нерон сказал:
— Когда она выслушала мои слова, я хотел дать ей денег, но она улыбнулась мне очень скромно и поблагодарила меня за то, что я хотя бы выслушал ее. Она хотела уйти и отказывалась от помощи, и мне пришлось настоять, чтобы она взяла кошелек с золотыми монетами. Я должен был это сделать, чтобы она непременно смогла вернуться к достойной жизни.
Сенека положил на плечо императору руку и прошептал:
— Боги видят наши поступки и сокровенные мысли. Мы можем наряжаться пред глазами смертных, но боги видят нас обнаженными и знают настоящий язык наших тел. И я уверен, что сам Юпитер гордился тобой сегодня.
Нерон пожелал своему наставнику спокойной ночи и покинул его комнаты. Он шел по лабиринту дворцовых коридоров уверенно, потому что был приемным сыном Клавдия и его наследником, и ему были известны тайные переходы и пути напрямик. Но лучше всего знал он дорогу в покои своей матери.
Подумав о ней, Нерон вздрогнул. Они с Агриппиной более не были близки, как когда-то. Часто ее поступки вызывали его ярость, и иногда ему приходилось признаться себе, что в душе он ее ненавидит. И она теперь тоже его ненавидела и даже проговорилась однажды, будто испытывает к нему все большее презрение и сделала большую ошибку, отстранив от трона родного сына Клавдия, — Британика. А тот очень быстро повзрослел и теперь мог, вне всяких сомнений, с ее помощью тоже претендовать на престол. Но Агриппина с Британиком очень сильно его недооценили. Они дорого заплатят за это.
И сейчас у Нерона было кое-что, что он должен был сказать своей матери. И он был императором, поэтому неважно, чего это ей будет стоить.
Он дошел до ее покоев в западной части дворца. Окнами они выходили на то место, где Нерон намеревался построить величайшее здание в мире, вечный памятник своему правлению — великолепный амфитеатр с тысячами колонн, где можно будет устраивать великие представления. Он уже все спланировал в уме и уже назвал это чудо своим именем, хотя постепенно вынужден был согласиться с архитектором, что настоящее имя дарителя будет храниться в секрете и будет известно лишь им одним. Здание он назовет «Колизей», и когда он торжественно откроет его, то восхитит мир этим удивительным именем. А еще он думал о гигантском дворце, украшенном золотом, — совсем не таком, как дворец Клавдия. Если бы только смог он снести эти грязные домишки между холмами Палатин и Эсквилин! Но это все были планы, которые могли подождать еще несколько лет. Сейчас ему нужно будет кое-что сказать матери.